Избранное
Шрифт:
— Подойди к двери, стукни висячим замком по решетке, выйдет надзиратель, с ним и поговори, — посоветовал один из жандармов.
Ибрагим несколько раз брякнул тяжелым замком по решетке. В ночном безмолвии загромыхали отголоски железного звона. Чуть погодя, почесываясь, вышел надзиратель.
— Зачем пожаловали? Да еще в такое время? — спросил он, оглядывая Ибрагима и Эсме. Девочка спряталась за спину дяди.
— Мы слышали, нашему Бедирхану сделали операцию, Яшар-ага. Вот и пришли спросить.
— Спрашивайте.
— Муртаза-по-уши-в-дерьме рассказал всем деревенским…
— Муртаза-по-уши-в-дерьме?..
— Он самый.
Надзиратель
— Вот осел! Я же его предупреждал, чтобы не болтал лишнего.
— В деревне сейчас переполох. Моя сестра Дженнет плачет, убивается.
— Я же пошутил, джаным, — опустив голову, признался надзиратель. — А он уже и разнес по всей округе, трепло чертово!
— Правду говоришь, Яшар-ага? Сама сестра со мной не пошла, дочку прислала.
— Говорю же тебе, я пошутил. — Надзиратель поцокал языком. — Хочешь, позову его, сам увидишь. Конечно, свидания в такое время не разрешаются, ну да ладно. Подождите его здесь.
Надзиратель открыл вторую дверь, вошел внутрь. Через несколько минут показался ни о чем не подозревающий Бедирхан.
Увидев зятя и дочь, он удивился, встревожился.
— Что случилось, зятек? Уж не беда ли? — спросил он, хватаясь руками за решетку.
— У нас, слава Аллаху, все в порядке. А как ты у нас, здоров ли? Мы слышали, тебе сделали операцию. Но вот Яшар-ага — да благословит его господь — говорит, будто это шутка, на самом деле не так.
— Не так, не так, — сказал надзиратель.
Бедирхан посмотрел на дочь, затем перевел взгляд на тюремщика.
— Опять ты какой-нибудь номер отколол, Яшар-ага?
— Да нет, что ты на меня наговариваешь, дурная голова. Мимо проезжал на ишаке Муртаза-по-уши-в-дерьме, спросил. Каждый раз спрашивает, надоел, просто сил никаких. «Ну, ладно, — подумал я, — сейчас я над тобой подшучу». А он по всей деревне разнес…
— Да уж, никого не обошел.
— Здоров я, зятек, — сказал Бедирхан и добавил, обращаясь к Эсме: — Как ты там, доченька?
Эсме поцеловала отцу руку.
— Хорошо, папочка.
— А как твои братья?
— И они хорошо. Целуют тебе руки.
— Не озорничают?
— Нет.
— А как там скотина?
— Хорошо.
— А мать?
— Хорошо. Только за тебя беспокоится.
— Скажи, чтобы не беспокоилась. Здоров я.
На прощание Бедирхан поцеловал дочь.
— Передай селям матери и братишкам.
Ибрагим с Эсме вышли, и Яшар-ага снова запер дверь на замок.
Через два дня Дженнет ощипала курочку, взяла горшочек с йогуртом, нарвала огурчиков, накопала картошки — положила все это в торбу и отправилась в тюрьму. Стоя у входной двери, Яшар-ага обыскивал всех посетителей, проверял передачи. Дженнет он пропустил, не осматривая.
— Ладно, ладно, проходи, — сказал он с улыбкой.
Глаза у Дженнет были все еще опухшие, губы обметанные.
— Ах, Яшар-ага, ах, Яшар-ага, — покачала она головой, — человек ты вроде степенный, солидный, а в голове у тебя ветер гуляет. — И подошла к решетке, где ее уже поджидал Бедирхан.
Из сборника «Цена жизни» (1973)
Цена жизни
Взвалив себе на спину больную дочь, Садуллах Якар, кряхтя и отдуваясь, спустился по лестнице хана. «Прибрал бы мою душу Аллах! — сетовал он про
— Поживее, такси ждет! — крикнул хозяин хана.
Согнувшись под непосильной тяжестью, Садуллах старался идти быстро, как только мог.
Машина стояла у бровки тротуара. Шофер, то ли из Аданы, то ли анкарец, хотел было выйти открыть дверцу, но раздумал.
Садуллах подошел к такси, опустил дочь на землю. Ее платок слегка сбился, открыв заплетенные в две косы волосы. Дул резкий анкарский ветер. К тому же стлался туман, погода стояла отвратительная. Глаза у дочери были закрыты. Одной рукой Садуллах подхватил ее под мышку. «Ах, доченька, — простонал он про себя. Он готов был расплакаться. — Не было у тебя радости ни в родной семье, ни замужем. — Он обнял ее. — В нашем, будь он неладен, доме ничегошеньки ты не видела, кроме голода да холода», — думал старик, пытаясь открыть дверцу такси. Дергал, дергал за ручку — ничего не вышло. Посмотрел на шофера. Тот соизволил протянуть руку, открыл дверцу изнутри. С великим трудом Садуллах уложил дочь на заднем сиденье, поудобнее пристроил ее голову, потом вернулся в хан, к хозяину.
— Аллаха ради, Мустафенди [99] , не забудь наказать шоферу нашего автобуса, пусть передаст лавочнику Хамди в Невшехире [100] , чтоб наши крестьяне мигом достали и переслали мне поручительство. Скажи адрес твоего хана, пусть он им сообщит, ради Аллаха!
Вышел из хана, залез в такси.
— В какую больницу, отец?
— В Ходжаттепе, сынок, в Ходжаттепе.
Садуллах был из деревни Гёльгели невшехирского вилайета. Лет ему было по меньшей мере семьдесят. Пристроив голову дочери к себе на согнутую в локте руку, он раскачивался на заднем сиденье такси. Проехать через площадь Хергеле, затем пробраться между лотками перед лавчонками, кучами пустых ящиков и коробов, лошадьми и арбами — целая проблема. Лоб дочери покрылся потом, он смахнул его ладонью. Поправил ей волосы. Хорошенько повязал платок. «Как же тебе досталось, доченька родная моя, Джемиле, ох, как же тебе досталось!» — вздыхал старик. Он хотел взглянуть в ее блекнущие зеленые глаза, но они были закрыты. И снова едва сдержался, чтоб не разрыдаться. «Аллах всевышний наслал на тебя самую тяжкую хворь, ах, моя девочка! Сколько богатых подлюг разгуливает по свету, их он не замечает, а тебя выглядел!»
99
Мустафенди — разговорно-сокращенное «Мустафа-эфенди», учтивое «господин Мустафа».
100
Невшехир — город, центр вилайета и сам вилайет.
У дочери была какая-то непонятная ему головная боль. «Отец, голова трещит, просто разламывается!» — стонала она и больше ничего не говорила.
«В Невшехире доктор, видать, не разбирается, сопляк. А еще сказали, в тамошней больнице нет нужной паратуры, того-сего. Самая богатая этими штуками больница в Турции, дескать, Ходжаттепе. Америка все прислала в подарок!»
Такси выехало на основную магистраль. И вдруг, словно горы, выросли с обеих сторон огромные строения.
— В какую клинику, отец? — спросил шофер.