Избранное
Шрифт:
— Садуллах-бей!
Старик не понял, что вызывают именно его.
— Садуллах-бей!
Впервые в жизни его назвали беем. Если бы это случилось в деревне, то там такое можно было бы принять за злую шутку. Он покраснел.
— Да, я к вам обращаюсь, Садуллах-бей.
Его вдруг обдало ледяным холодом.
— Садуллах-бей, пожалуйста, эфендим, ваша очередь!
Да, это звали его, вне всякого сомнения. И не шутили, нет! А ведь она, секретарша, выглядит такой холодной, такой равнодушной горожанкой! Стало быть, когда нужно, она может выражаться и вежливо. Но в конце концов это неважно. Решится
Садуллах стоял, покачиваясь. Он боялся, что вот-вот рухнет на пол. Но собрался с силами. «Осрамиться при всем честном народе… Ну уж нет. Умри, но держи хвост торчком, Садуллах! Ты уцелел в боях, не попал ни под пулю, ни под саблю. Ты должен превозмочь и эти свои беды! Держи хвост торчком!» И он вошел в кабинет.
По лицу сидящего за столом черноусого господина, хотя и ухоженному, холеному, видно было, что он крестьянского происхождения. Возможно, его дед или даже отец были овцеводами и жили в шатрах. А теперь, смотри-ка, сделался «столоначальником»! Днем сидит в этом кресле, а по вечерам небось хлещет водку у себя дома. А может, вместе с приятелями шляется по барам да ресторанам. Дочери у него, должно, выросли, позаканчивали всякие там коллежи и факультеты, а сын сейчас инженер…
— Разве в нашей стране нет других больниц? — с места в карьер спросил Садуллаха Джевдет-бей.
— Ваша паратура лучше всего, мой бей.
— Мы что, виноваты, что у нас хорошая аппаратура? А другие больницы разве иностранные? Пусть и другие больницы приобретают хорошую аппаратуру. Если там сидят ни на что не годные бездельники, мы за это не в ответе. Вот вы осаждаете нашу больницу, а они там у себя прохлаждаются! И этот депутат от Ичеля тоже хорош! То и дело вмешивается! Пусть сидит себе в меджлисе, выполняет свои депутатские обязанности, старается заслужить уважение к себе.
Садуллах переступил с одной ноги на другую:
— Ах, мой бей, хочешь сердись, хочешь обижайся, но я скажу тебе правду. Тем мукам, что я терплю здесь, в Анкаре, вот уже три дня, прости, стыдно говорить об этом, ей-богу, стыдно, и гявур не посмеет подвергнуть мусульманина! Ни за что! А вы вот подвергаете!
— Что, что, что? Мы подвергаем вас мукам? Еще чего! Вы там не умеете следить за собой, то и дело заболеваете. А мы здесь и впрямь терпим муки из-за всех ваших болезней! Кому же на кого жаловаться? Нет, вы только посмотрите на этого господина хорошего, он еще на нас жалуется! Воистину, этот мир перевернулся вверх ногами!
— Да, ни веры, ни уважения к господу нашему не осталось, мой бей!
«Помни, с кем говоришь. Не распускай язык, — внушал себе Садуллах. — Лишь бы дело твое уладилось. Да, ты уж натерпелся досыта, мочи нет. Но потерпи еще немного». Но сдержаться он не мог.
— Чего и говорить, удивительная страна! — Тут Джевдет-бей, а он и впрямь был родом из деревни, вспомнил старинную поговорку, застрявшую где-то в уголке его мозга. — Волу бы вопить, а вопит арба!
— Ну при чем тут вол и арба, мой бей? Совсем не так обстоит дело. Я ведь сюда не по доброй охоте приехал! Дочь моя тяжело больна, того и гляди помрет в хане! Больница государственная, вы дочку мою не берете! Знали бы вы, какие большие налоги мы платим каждый год!
Джевдет-бей
— Всего, что платит ваша деревня, здесь не хватит на жалованье одному чиновнику. Одно название — налоги. Знал бы ты, сколько нам приходится платить! Ведь какое жалованье, такой и налог.
«И как я умолял Аллаха, чтоб он меня выручил, — размышлял Садуллах. — Не выручил. А ведь ему все известно. Сам я где только не воевал. Сыновья мои служат. Думал, могу надеяться на помощь государства, добрался аж до самой Анкары. Одно у меня желание — чтобы доктора позаботились о моей больной дочери. А они все до одного требуют денег! Наше государство, слава богу, ишь какое большое! Понастроили высоких домов, проложили асфальтовые дороги. Все так и сверкает кругом. Шик-блеск».
— Ну что ж, давай закругляться, Садуллах-бей! — В этот момент его взгляд упал на драный ботинок Садуллаха. — Давай закругляться, дядюшка. Наш долг — расширять и развивать больничное дело. Но если мы каждого будем лечить бесплатно, то ничего у нас не получится. Господин декан уже сделал тебе большую скидку. Половину скостил. Так ты заплатил бы хотя бы эти полторы тысячи — тебе ведь известно, что лекарства обходятся недешево. Вся аппаратура, все приборы из-за границы! Они тоже дороги. А строительные материалы — тут уж и говорить не приходится, дороговизна бешеная. Я могу сделать для тебя только одно. Приводи сюда свою дочь, пусть ее полечат. А мне ты вышлешь долговое обязательство: после лечения дочери поедешь в деревню и сразу же переведешь деньги на наш счет. Так предписывает закон. Имей в виду, что твоя земля, твой плуг, борона — все будет продано.
Глаза у Садуллаха заблестели.
— Есть же на свете милосердные люди, — шепнул он тихонько. И погромче: — Вот и решилось мое дело! Спасибо тебе, мой бей! — Потом еще громче: — Этого я и просил! Только этого! Да благослови тебя Аллах! Пусть принесут бумагу, я приложу палец. Ох как я рад, мой дорогой господин!
Джевдет-бей позвал одного из секретарей:
— Принесите кредитный бланк! Дайте этому дядюшке подписать долговое обязательство, а потом направьте к доктору Эсаду Четину, пусть лечит его дочь. Он посмотрел на Садуллаха и сделал рукой знак, мол, ступай.
Садуллах вышел вместе с секретарем.
Полуденное солнце висело в самом зените. Однако его не было видно за многослойными облаками. Садуллах с бумагой в руке пошел к выходу. Кто этот Эсад Четин, раздумывал он. Не тот ли доктор, которого он видел? «Да кто бы ни осматривал, лишь бы стали лечить наконец. Слава тебе, великий Аллах! Есть же хорошие люди у нас в стране! Правда, уж очень долго канитель разводили, натерпелся я горя, но что поделаешь? Лишь бы дочку мою спасли… Как она сейчас там в хане, моя Джемиле! Единственная моя…»
Он шел быстро, не останавливаясь. Ноги сами находили дорогу. Порою он пускался в бег. Дыхание перехватывало, сердце билось стесненно. Но это еще не беда. В освободительную войну у него был приятель курд по имени Идрис. Ефрейтор по званию. Так вот этот Идрис — потом он погиб — часто говорил: «Эта беда — еще не беда!» Кровавые, пороховые то были годы. Храбрейшие люди гибли. Гявуры дрались насмерть.
Наконец он добежал до хана. Нужно было немедленно взять такси — и в больницу Ходжаттепе!