Избранное
Шрифт:
Бекир-эде, я уже говорил, обычно спит с открытыми окнами и дверью. Входи, смейся, кричи у него над ухом — ни за что не проснется. Человек легковозбудимый, нервный — даже если проглотит таблетку снотворного — ни за что не уснет в нашем махалле. Орет детвора, играющая во дворе. В кинотеатре — между сеансами — прокручивают пластинки через мощный усилитель. С ним соперничает усилитель, установленный на мечети: он разносит призывы к правоверным, передает священные тексты для учащихся медресе, религиозные песнопения, пятничные проповеди — хутбе. Особенно шумно в Мевлюд [106] .
106
Мевлюд — праздник в честь дня рождения Мухаммеда.
Наш сосед Кемало работает кочегаром на железной дороге. Уходит он всегда чистый и опрятный, возвращается весь замызганный, в копоти и угле. У них на железной дороге без конца происходят крушения, гибнут машинисты, кочегары, кондукторы. Поэтому Кемало пристрастился к выпивке. После работы он частенько заворачивает в пашаджикский ресторанчик. Возвращается оттуда уже совсем тепленький. Пиджак нараспашку, фуражка лихо заломлена. И поет какую-нибудь курдскую песню. Если видит меня на веранде, здоровается, иногда останавливается поболтать, а иногда проходит прямо к себе домой и заводит очередную ссору с женой, приносящей ему каждый год по ребенку. Затем отмывается и уходит на рынок. Ему бы лечь поспать, да только сон у него никудышный. «До чего наш Бекир-джан крепко спит, просто завидки берут», — говорит он.
Но в тот день Кемало подошел ко мне трезвый как стеклышко. Не поднимаясь на крыльцо, спросил:
— Бекир-джан дома? Не спит?
— Спит, — ответил я. — На тахте.
— Надо его разбудить. Сегодня у нас профсоюзное собрание. Мы хотим провести в руководство своих людей вместо этих задолизов.
— Попробуй разбуди.
Гремя своими тяжелыми башмаками, Кемало вошел в открытую дверь — очевидно, уверенный, что мигом растормошит, растолкает спящего. Не тут-то было. Через несколько минут он, улыбаясь, вышел и поманил меня.
— Нет, ты только глянь на него!
Мне не хотелось вставать с места: я был занят какой-то своей работой.
— Да глянь же на него, Аллахом заклинаю, — настаивал Кемало. — Такого сони я в жизни не видывал.
Пришлось зайти посмотреть.
Бекир лежал в обычной своей позе, с задранными, широко расставленными коленями. Из раскрытого рта вырывался оглушающий храп. Хррр! Хррр! Хррр! Картина и впрямь была препотешная. Но позабавила меня не столько она, сколько неподдельное изумление соседа.
— Вай! Ва-ай! Ну и дает храпака! — разводил руками Кемало. — А может, его и будить-то не стоит?! — вдруг призадумался он.
— Это почему же?
— А потому, что, если он и придет на собрание, за наших людей голосовать не будет. Нам он все равно не поможет.
— Ну, это ты сам решай, Кемало. Все в твоих руках. Не хочешь — не буди.
Видя, что Кемало стоит, прислонясь спиной к столбу, я вынес ему стул.
— Ты уж не сердись на нашего Бекира-эде. Человек он неплохой. Я от него, во всяком случае, ни одного дурного слова не слышал.
— Не спорю, человек он неплохой. Но как в него столько сна влезает? Дрыхнет и дрыхнет. Хотел бы я знать, какие сны ему снятся. Небось сладкие-сладкие? А может, он таблетки какие глотает или гашишем балуется?
— Ты, Кемало, иди пока вымойся. А он, иншаллах, и сам проснется.
Чуть погодя со стороны дома процентщика Мехмедгиля показалась тетушка Гюллю. Одной рукой она прижимала к бедру решето с фруктами, в другой держала грушу.
— Сколько заплатила? — спросил я улыбаясь. — Вкусная груша?
— Сочная. Замечательный сорт, — ответила тетушка, откусывая большой кусок.
У меня слюнки потекли.
— Дай и мне одну, — попросил я.
— Сейчас вымою, положу на тарелку и принесу. — Она прислушалась. — Все спит, шайтан окаянный?
— Спит, — ответил я. — Как всегда.
— Ну и храпит же он — как паровоз! — вздохнула тетушка Гюллю. — Кроме как спать, ни на что больше не годится. — Она прошла в комнату. — Вставай же, говорю тебе, вставай!
Шумя и гремя, тетушка сняла с полки тарелку.
— Опять небось сжег одеяло, — громко крикнула она и поставила передо мной тарелку, доверху полную фруктов. Эти фрукты, как оказалось, она выменяла у одного зеленщика из Буланык Бахче за три окка пшеницы.
— До чего же я на него зла! Ты вот приехал сюда бог весть откуда. Надрываешься ради хлеба насущного, сил не жалеешь. Холостой, питаешься кое-как, всухомятку. Зимой мерзнешь — печки-то у вас нет. А знай делаешь свое дело. Мой же только и может, что храпеть. Не пойму, больной он, что ли, или не в себе? — Она говорила во весь голос, так, что ее можно было слышать даже на рынке. Опомнится потом — самой стыдно будет.
— Тише, тише! Разбудишь его!
— Как же, разбудишь. Черта с два! Попробуй-ка дерни его за ногу.
Она насыпала в мешочек пшеницу и пошла отдавать долг.
Тем временем явился чистенький, в свежем костюмчике, Кемало. Увидев, что я так и не разбудил Бекира-эде, он снова разворчался. На этот раз досталось и мне.
— Бекир-джан! Эй, Бекир-джан, — крикнул Кемало, подойдя к открытой двери. — Вставай! Сегодня у нас профсоюзное собрание. Пойдем вместе! Вставай! — Он замолотил кулаком по двери. Видя, что Бекир-эде и не думает просыпаться, он вошел в комнату, принялся тормошить и трясти спящего. Поднял одну его руку. Покачал расставленные колени. Схватил за челюсть и за ухо. И вдруг Бекир-эде глубоко вздохнул, задрожал — казалось, он вот-вот закричит — и медленно открыл глаза. При виде нас с Кемало он встревожился.
— Что случилось?
— Сегодня у вас профсоюзное собрание. Вот Кемало и зашел за тобой. Вставай.
Красными со сна глазами он глядел то на меня, то на Кемало. Наконец слегка приподнялся, нашел свой портсигар и положил его перед собой.
— Собирайся, Бекир-джан. Пошли! — поторапливал его сосед.
— Куда? — Бекир-эде с трудом оторвал голову от подушки.
— Ты что, не слышал? На профсоюзное собрание.
— Делать мне нечего. Чего я там не видел, на вашем собрании? — Бекир-эде закурил цигарку, затянулся разок-другой, опираясь на локоть.