Избранное
Шрифт:
— Вот эта да! — стукнул себя по коленке Кряквин. — Вот это техника безопасности! — Он поднялся и, нервничая, заходил по комнате. — Да вы понимаете, Иван Андреевич, что рассказали мне?.. Я же помирать буду, а не вытравлю это отсюда… — Он толкнул себя пальцем в сердце. — Не вытравлю…
— Но и не расскажете никому, — вставил спокойно Михеев.
— Почему же вы решились…
— Рассказать это вам? — закончил Михеев.
— Да.
— Только потому, что у нас с вами равно-душие по части понимания техники безопасности.
— Да, Библия, если хотите… И все лишь только для того, чтобы честь мундира не испачкалась! Погоди, Алексей… — вздрогнул всем телом Михеев. — Помоги-ка мне дойти до дивана… Мне, однако, надо прилечь…
— Да я тебя на руках отнесу. Не брыкайся! Тихо! — Кряквин почти без усилия подхватил побледневшего Михеева на руки и аккуратно переложил на диван. Михеев сунул в рот еще какую-то таблетку. Минуты четыре лежал молча, с закрытыми глазами… Потом вздохнул глубоко и выдохнул… Снова вздохнул и снова выдохнул… Сел. Улыбнулся стоящему перед ним Кряквину:
— Ты только береги себя все-таки, Алексей… Береги. — И Михеев совсем по-отцовски провел влажной ладонью по его взъерошенным волосам.
У Зинки Шапкиной расстегнулся паж на чулке. Она завернула за афишу, с которой смотрел на прохожих печально-коричневыми глазами принц датский…
Ксения стояла, прислонившись лбом к фанере. Зинка пристегнула чулок, одновременно приглядываясь к этой шикарно одетой незнакомке. Шмыгнула носом, соображая, подойти или не стоит, но все-таки подошла.
Грубовато спросила:
— Что с вами, а? Вы, наверно, приезжая?..
Сеанс уже начался, когда Кряквин появился в пустом гулком кассовом зале кинотеатра. Долго стучался в закрытое окошечко, а потом, злясь и с трудом сдерживаясь, — после разговора с Михеевым в нем так и бурлило все, — уговаривал кассиршу продать ему билет.
— Да вы же ничего не поймете, гражданин… — бубнила из своей амбразуры кассирша, пережевывая ватрушку, — Это же все-таки не какая-нибудь там… комедия. Это же «Гамлет», которого еще когда-а… Шекспир сочинил! Все стихами и это… с философской точки зрения…
— Ну что вы в самом деле!.. — сквозь стиснутые зубы горячился Кряквин. — Я, может, сам стихи сочиняю. Понимаете? И без Шекспира жить не могу. Вот так мне билет сейчас нужен! Позарез!.. Ну, девушка меня там ждет… Любовь.
— А-а… — роняя творожники, протянула кассирша, — Так бы сразу и сказали… Тогда другое дело. Что ж вы опаздываете на свидание? — Она протянула билет.
— Штаны я гладил, а утюг перегорел, — бросил Кряквин и пошел в зал.
Слоилась, упираясь в экран, исходящая от проектора голубая речка. Бело искрились
Пока привыкали к темноте глаза, Кряквин стоял возле горячей батареи отопления, рядом с запасным выходом. Углядев наконец свободное место, протиснулся, пригибая голову, сел. Предательски визгнуло откидное сиденье — сосед справа недовольно пыхнул на Кряквина скользко блеснувшими глазами.
— Тыха, дарагой, тыха, пожалуйста!
«О мерзость! Как невыполотый сад, дай волю травам — зарастет бурьяном… С такой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала… Как это все могло произойти?» — спрашивал у Кряквина Гамлет.
— Знаем как! — шепча, подтолкнул Алексея Егоровича Серега Гуридзе. — Вай!..
Кряквин с пренебрежением хмыкнул: это, мол, что еще за ценитель нашелся? В первых рядах неожиданно завозились и громко, вызывающе заговорили:
— Похиляли отсюда, Федька! Ухи от этого фрайера заболели…
— Верблюд, кончай ночевать. Айда водяру трескать!
— О’кэй.
— Нэгодяи! — прошипел Серега. — Тэмнота!
— Сорок копеек зазря сгорело. Закусь цельная…
— Привет, Гамлет!..
Серега скрипел зубами, мучился.
— Башку им отвэрнуть. Как считаешь, товарищ?
Кряквин опять хмыкнул:
— Отверни…
Когда же Гамлет, поднимаясь по лестнице, повел свой знаменитый монолог и зазвучал его сдержанный пронизанный горечью голос:
«Быть иль не быть, вот в чем вопрос? Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть. Забыться… И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная?..» — у выхода, под красным шаром, уже курили вовсю, чиркали спичками, айкали девицы…
Серега неожиданно встал, щелкнув сиденьем, и полез из ряда. Кряквин машинально проводил его взглядом. А Серега, поднырнув за портьеру, резким толчком оттеснил фигуры выходящих парней, захлопнул дверь и забрякал крючком, пытаясь воткнуть его в гнездо.
— Эй ты, козел! Куда прешь?
— Нэ шуми. Нэ мешай Гамлету… — полушепотом отозвался Серега.
— Федя, а он грамотный… — хихикнула девица.
— Открой дверь!
— Нэ открою.
— Открой. Схлопочешь…
В Серегино лицо воткнулся кинжальчик фонарного луча.
— А-а… Грузия! При-вет… Почем грецкий орех?
— Дэрьмо ты.
— Ку-ку, генацвале… — От невидимого взмаха с Сереги слетела шапка. Он, не обратив внимания, глухо сказал:
— Падными, дарагой. Очень прошу…
Кряквин теперь уже смотрел не на экран — на происходящее у выхода. Соседи шептались:
— Хулиганье! Святого нет…
— И где только эта милиция…
— Падными шапку, — еще раз потребовал Серегин голос.
— Не-е, Грузия… Тебя щас самого подымать будут, понял?