Избранное
Шрифт:
— Машина у входа, товарищ капитан, — доложил вошедший старшина.
— Хорошо. Отвезите… Гамлетов.
Когда Кряквин с Серегой вышли, капитан спросил, обращаясь к задержанным:
— Ну, как они вас, голубчиков?.. Нарвались?..
Фиксатый отвернулся, а одна из девиц вякнула:
— Да уж… Они разным самбам научены…
— «Самбам», — передразнил ее капитан. — А ты парфюмериям… А ну-ка встать!..
…Уже в машине Серега горячо обратился к Кряквину:
— Алексей Егорович, поедэм к нам, а?
— Куда?
— В общежитие. Как горняки живут, будэшь смотреть. Мы тэбя встрэтим, как дарагова гостя!
— И водочки нальете?! — в тон Сереге подначил Кряквин.
— О чем говоришь?! Будет грузынский выно! Вай, какое выно? Моя мама сама делала!.. Нэ выно, а такая… песня!.. Из рога будешь пить… Мой
— Поедем, — решительно согласился Кряквин. На душе у него было сейчас хорошо.
— Вот так, Зиночка… Зинаида Васильевна… — задумчиво, с опустошением в голосе, — выговорилась, — произнесла Ксения, разрывая этими словами чересчур затянувшуюся паузу. — Странно, наверно… Но ты теперь знаешь обо мне… почти все.
— И вы обо мне тоже, — торопливо сказала Зинка. Она заторопилась сейчас оттого, что давно уже, пока Ксения Павловна рассказывала и рассказывала ей про свое, выслушав вначале и Зинкину, куда более короткую и простую биографию, в Зинке само по себе накопилось желание, что ли, ну хоть как-то, хоть чем-нибудь да поддержать эту совсем неожиданно возникшую перед ней в жизни женщину. Каких-то там два часа назад Зинке бы и в голову не пришло такое; мало ли их ходит в красивых дубленках и шубах… Все у них есть: машины и денег навалом… Не надо вкалывать. Почитывай себе разные книжки да запоминай непонятные слова… А остальное подадут, — только захоти… Чем не жизнь?! Маникюр, духи, сапожки… Закачаешься! До этой вот встречи с Ксенией Павловной Зинка если и обращала на них, таких вот шикарных бабенок, внимание, то только потому, что они сами бросались в глаза: одеждой, манерой держаться, впрочем, тут же и забываясь. Они существовали для Зинки где-то далеко-далеко, а потому и без разницы для нее: есть они, нету их — какое до них дело. Зинка еще ни разу не позавидовала этим красивым бабам. Правда, одна ей картина запомнилась, и до сих пор Зинка нет-нет да и вспоминала о ней. Картина была про огромный завод, а руководил им совсем еще и не старый мужчина, — Зинке он с ходу понравился, — деловитый, спокойный, ласковый, — от которого почему-то ушла жена с ребенком, и он после полюбил простую крановщицу… Эта история очень даже взволновала Зинку: директор такого заводища, а любит такую же, как Зинка… Тут уж она, про себя конечно, произвела соревнование с той, крановщицей. И выходило, что она по всем статьям нисколько даже и не хуже ее; так что — случись это все по правде — еще неизвестно, кого бы выбрал себе и возил на природу директор. После картины той Зинка частенько теперь смотрела одинаковый сон: облитый ромашками луг, стога на речном берегу и она… убегающая… между стогов… от него… крепкозубого, ясного во взгляде, любящего ее… Потом он настигал Зинку, и они с хохотом валились на хрустящее сено, катились по нему куда-то, и проворачивалось перед Зинкиными широко открытыми глазами синее-синее небо… Просыпалась Зинка от такого в тягучей, приятно-томливой истоме, слыша, как токает кровь в подразбухших грудях и соски горячо упираются в ткань рубашки. Соски целовал ей один только Гришка Гаврилов. Больше никто… И называл их забавно… «молоденькими маслятами»… прилепленными к груди «шляпенциями» вперед.
А эта, Ксения Павловна, жена самого Михеева… оказывается… совсем и не счастливая… И совсем даже и не довольная своей жизнью… Все у нее как-то не так… Она сама так и сказала: «В общем, ни богу свечка, ни черту кочерга… Матери из меня не вышло, жены, в общем-то, тоже… А бабы… Понимаешь меня, Зинуля? Обыкновенной бабы… и подавно…»
Зинке снова сделалось жалко ее, как возле афиши, когда она успокаивала Ксению Павловну. Захотелось помочь ей, потому как в желании этом, вернее за желанием этим, Зинка вдруг угадала, учуяла чем-то, в себе какое-то предстоящее, неизъяснимое еще удовлетворение, что ли, которое в результате, если она, Зинка, поддержит хоть чем-нибудь эту непрошенно распахнувшую перед ней свою душу женщину, — уравняет ее, Зинку, с ней… В конце-то концов, это она, Ксения Павловна, сейчас изливалась перед Зинкой, а не Зинка перед Ксенией Павловной, — значит, и Зинка, сатураторщица Зинка Шапкина, годилась на что-то, кроме мокрых стаканов… Исповедь Ксении Павловны разбудила вдруг в Зинке уверенность…
— Давайте выпьем, — сказала Зинка. — Это я для Григория припасла. На всякий случай…
Ксения посмотрела на нее и усмехнулась. Именно в эту минуту пришла к ней досада, щемящее чувство от понимания глупости, которую она совершила, доверив принадлежащее до этого только ей еще кому-то… «Фу, дура!» — подумала Ксения, а сказала совсем другое:
— Закурить у тебя не найдется?
— Конечно, — ответила Зинка. — Я тоже ведь иногда курю… — Она, цокая босоножками, сходила за занавеску, там было что-то вроде кухоньки, и вернулась с пачкой сигарет и спичками. Положила на стол.
— Спасибо, — Ксения закурила.
В общежитии было тихо, только где-то далеко на верхнем этаже пели.
— Гуляют… — вздохнула Зинка.
— Да… — качнула головой Ксения. — И все-таки какое сходство, а?.. Поразительно! Ты веришь в теорию парных случаев?
— Как это? — вскинула ресницами Зинка.
— Ах да-а… Ты меня извини. Понимаешь, говорят, что существует такая повторяемость всего в жизни. Гипотезы… то есть предположения… утверждают… наше умение приспосабливаться… было бы просто невозможно, если бы жизнь наша… и твоя, и моя, конечно… не строилась на повторяющихся вещах. Понимаешь, не существуй во времени повторяемость, мы бы не смогли компенсировать необратимость жизни…
Зинка впитывала Ксеньины слова как заколдованная… Она никогда еще не слышала, чтобы рядом с ней, для нее говорили бы вот так — очень умно, складно и непонятно…
— …а повторяемость движет нас в мысленных странствиях во времени. Благодаря ей мы способны приближать к себе или отдалять от себя то, что уже было когда-то… Греческие философы, например, вообще углядывали в оптимизме повторения… или возвращения жизни… одну из форм вечности… Да-а… Это так. Ведь все уже было… Понимаешь?.. Но все еще будет!.. Любовь и нелюбовь, рассветы и закаты… Судьбы повторяются, Зина, и люди походят друг на друга. Вот как ты на меня, например.
— Я? На вас? — удивилась Зинка. — Ну что вы!.. — после того, что она только что услышала от Ксении Павловны, в ней опять исчезла уверенность. — Вы такая… нарепертованная.
— Какая, какая? — придвинулась к Зинке Ксения. — Повтори, пожалуйста.
— Нарепертованная… А что? У нас так говорят… — завиноватилась Зинка. — Девчонки.
Ксения засмеялась:
— Не слышала… А это ничего. Метко. Завидую я тебе, Зина! Ты этого не поймешь, а я действительно завидую тебе. И твоей не…на…ре…пер…тованности, — наконец-то с трудом, сквозь смех выговорила Ксения.
— Да ну вас! — махнула рукой Зинка. — Врете вы все! Ни в жись не поверю…
— И правильно сделаешь, между прочим, — нервно отозвалась Ксения. — Живи сама по себе и не верь никому. Я ведь такой же, как ты, была уже, Зиночка… Была! Да сплыла… Вот и завидую тебе сейчас. Только не тому, о чем ты подумала. Нет… Потому что, конечно, такой вот, как ты, я уже никогда не стану. И дело тут вовсе не в возрасте… Я завидую сейчас твоему не растраченному еще умению слушать других. Понимаешь? Там, где черт носит меня, так не умеют. Там слушают в основном себя. Каждый — самого себя… Это страшно, Зинуля… И наивность там ох не в чести… Понимаешь, то что я хочу и могу сделать, — я знаю. Знаю… Но вот как же сделать то, что я хочу и могу сделать, не знаю… — Ксения распалилась. Она говорила, не замечая того, что то, что она говорила сейчас, она уже говорила кому-то. Тема собственной нереализованности, оскорбляющей самое существо Ксении Павловны, давно уже стала навязчивой для нее, и, возвращая себя на привычно обкатанный круг размышлений, она, как молитвой, просила кого-то услышать и понять ее. — Оттого-то и идет все куда-то… Мимо, мимо. И пусто вот тут, — Ксения показала на сердце. — Пусто!.. Есть такой старинный-старинный миф. Ну легенда такая, греческая, понимаешь?
— Ага, — кивнула Зинка.
— А в ней рассказывается о том, как одна нимфа по имени Эхо была наказана супругой Зевса… Ее Герой звали… За болтливость Гера лишила ее членораздельной речи, оставив ей лишь способность повторять окончания чужих слов. Представляешь?..
— Да, да… — проглотила комок Зинка. — И что?
— Она умерла. Она очень любила одного красивого и гордого юношу… Нарцисса. Любила безответно, как ты…
— И как вы?
— Я не в счет, — откинула волосы Ксения. — И остался после нее один только голос… Эхо.