Избранное

Маммери Мулуд

Он кивнул в сторону Итто, склонившей голову на спинку сиденья.

— Спит?

— Она устала, — сказал Башир.

— А моя никогда не спит.

— Она мне не жена.

— Это заметно. До замужества все они ангелочки. Потом только портятся, становятся прогорклыми, как старое масло… Да! Немало я знаю охотничьих историй! Но что ни говори, лучше муфлона ничего нет. На муфлона можно охотиться возле Миделта и возле Риша. У молодого муфлона мясо хорошее, а у старого безвкусное. Они ходят стадами, иногда по три или четыре сотни, но как только почуют опасность — их и след простыл. Тяжелая охота — уж больно далеко он, мерзавец, видит. Блеснет стекло за километры — и он убежит. Вот потому-то

бинокль и ни к чему, учтите, муфлон издалека видит блеск окуляров. А главное — нюх. Такой нюх! Знаете, как говорят здесь берберы? Они утверждают, будто муфлон однажды сказал: «Зрение мое можно обмануть, нюх — никогда». Вот потому-то к нему и надо подходить с наветренной стороны. Да вот, послушайте. Однажды… в тот день боги мне благоволили… Прошел я уже немало километров… И ничего… Вдруг с вершины горы вижу, как снизу на меня глядит маленький такой муфлончик, глядит и не убегает. Ложится, встает, снова ложится. До меня сразу дошло, что где-то тут рядом с ним мать. Подхожу… знаете как? Тихонько, с величайшими предосторожностями…

В зеркале Башир увидел, как на заднем сиденье человечек, весь подобравшись, навострив ухо, подкрадывается к добыче.

— Ветер дул в мою сторону… И представьте себе! Самка сорвалась, как стрела… Потом остановилась, поджидая своего малыша — ему ведь за ней трудно поспевать… И снова понеслась… опять остановилась… Пам! Я выстрелил.

Итто проснулась:

— Останови, я дальше не поеду.

Башир засмеялся. Охотник же слишком радовался своей удаче, чтобы обращать внимание на что-нибудь другое.

— Огромная была дичина, во! Сто пятьдесят кило мяса. Да рога пятнадцать кило.

Итто снова заснула.

— Боюсь, мсье, я вам наскучил своими охотничьими историями.

— Что вы, это очень интересно.

— Значит, вы не такой, как моя жена. А то она все ворчит: «Лео, ты мне надоел со своими охотничьими рассказами».

— А газель? — спросил Башир. — Вы никогда не охотились на газель?

— Ах, мсье! Не говорите мне о газели! Я просто умру, если вы станете говорить о ней.

— Вы их не любите?

— Не люблю? Это я-то не люблю газелей? Да я не знаю, чего бы я только не отдал за то, чтобы добыть хоть одну газель. Это настоящая самка, самка, каких, как говорится, нынче не делают. Я всегда мечтал приручить газель, разумеется самку, но ее нельзя приручить, мсье, она тут же умрет. Ей нужны простор и свобода.

— На нее, должно быть, трудно охотиться?

— За ней надо гнаться на джипе. Иногда она бежит от вас со скоростью больше ста километров в час. Потом устает. Тогда вы выбрасываете из джипа собак, и они бегут за ней со скоростью примерно семьдесят километров. Потом, когда она уже совсем изнемогает, собаки ее опережают, загораживают ей дорогу, бегут за ней зигзагами, преследуют по пятам, изнуряя ее вконец. И она падает. Вы выходите, а она бросается к вам в объятия, глядя на вас своими испуганными и нежными глазами, умоляя о пощаде и клянясь в любви к вам. О да, эти звери умеют любить, да еще как, вы просто не можете себе представить! А через четверть часа газель, бедняжка, умирает после такой напряженной погони. Ноги у нее тощие, зато филейная часть может тянуть кило на три. Вы небось не знаете, что возле Будениба охотники обычно сразу вынимают у нее желудок и тут же жарят его на вертеле. Моя жена говорит: «Вкус крови остался у вас в горле еще со времен доисторического человека, да и на языке тоже. Что за манера говорить: „Вот я тебе кишки выпущу“ или „Язви тебя в печенку“? А мне хотелось бы, чтобы вместо этого ты сказал: „Я буду лобзать очи твои и заплетать шелк локонов твоих“».

Перед Кенифрой дорога долго петляла по красной земле. Они остановились возле

второго моста через речку Ум-эр-Ребия.

— Вот вы и прибыли, — сказал Башир.

— Надеюсь, вы заедете как-нибудь в Касабланку… Я показал бы вам рога, те самые, муфлона, помните?

Он вывалился из машины со всем своим снаряжением, и короткие ноги его зашагали по дороге в город.

— Он забыл вот это, — сказала, проснувшись, Итто.

То был охотничий нож с широким лезвием. Башир позвал:

— Мсье… Мсье… — И, не зная, как назвать его, закричал: — Немврод! [68]

68

Имя легендарного охотника из царства Вавилонского, ставшее нарицательным.

Охотник обернулся и, увидев нож, которым размахивал Башир, заторопился обратно. Смех душил его.

— Как вы меня назвали! Немврод? Ха-ха! Вот это мне по душе. А то жена зовет меня Тартарен, Тартарен из Бен-Мсика. Бен-Мсик — это где мы живем.

Он сунул нож в мешок, рукоятка из слоновой кости, сверкнув, исчезла.

— Вообще-то я его никогда не забываю!

Но тут же вытащил нож обратно.

— Или нет! Возьмите, я дарю его вам. Сделайте мне удовольствие, пусть это будет память обо мне…

Самое жаркое время дня они провели в Кенифре. Над мостом возвышались слепые стены касбы Моха-у-Хаму, тени от их выщербленных зубцов кружевами отражались в воде. Это отсюда в давние времена старый вождь посылал в бой против воинов покоренных им стран свою конницу. Теперь крепость стала просто конюшней: в базарные дни сюда загоняют скот. Там, где некогда звучали пушечные выстрелы и раздавался победный клич «ю-ю-ю», теперь благоухает навоз.

К вечеру они отправились на озеро Азигза.

— Это далеко? — спросил Башир.

— Да. Там нет никого. Будут только кедры и ты.

Они взобрались на самый гребень хребта, оставив позади груды камней, да и лес остался где-то далеко внизу. Но вдруг на дне тенистой впадины сверкнуло голубое зеркало Азигзы, на берегах его они снова увидели лес.

И никого, только они да кедры. Пастухи, появлявшиеся иногда вдалеке, не останавливаясь, гнали свои стада к лесным чащам. Весь день они слушали хрустальный плеск волн о гальку, пение птиц да эхо своих голосов, перекатывавшееся от одного берега к другому.

Когда они двинулись в обратный путь, солнце уже село. Они устали и всю дорогу молчали. Только у самого Мрирта Башир спросил:

— Куда ты хочешь теперь?

— Теперь я хочу умереть.

Он попытался было засмеяться. Она долго молчала, потом сказала:

— Ты нашел лекарство?

— Какое лекарство?

— Для Махсен.

— Как она себя чувствует? — спросил Башир.

— Это не только для нее. Мне оно тоже теперь понадобится.

— Что?

— Знаешь, как говорит Махсен? — сказала Итто. — Она говорит: «Они уходят, оставляют это на память и уходят, и даже не хотят посмотреть, каким он будет и будет ли похож на них».

Наступила ночь.

— Я могу отвезти тебя в Айн-Лёх, — сказал Башир.

— А что мне делать в Айн-Лёхе? Да и завтра я тогда не успею вовремя.

— А куда тебе надо завтра? Я тебя отвезу.

— К матери… на праздник… это высоко… в горах, там, где начинается Ум-эр-Ребия.

Она показала куда-то в темноту, в сторону юга.

— На какой праздник? — спросил Башир.

— Завтра… у истоков Ум-эр-Ребии будут праздновать мое обручение.

— Ты что, с ума сошла?

— Нисколько. Ведь замуж выходят самые разумные девушки. Завтра я стану невестой Рехо… а через месяц мы поженимся.