Избранное

Маммери Мулуд

Комар опять завертелся на скамейке, заулыбался, но говорить не стал.

— Не хочешь рассказывать о своих подвигах?.. Вот видишь, Комарик наш еще и скромный… Короче, дело было так. Он перешел границу на рассвете, на участке между двумя нашими постами, после того как прошел последний ночной патруль. У него было задание взорвать пост… да, да, вот этот самый! Он явился ко мне и говорит: «У меня бомбы». — «Где?» — «Там, в прихожей». Я воззрился на его куртку. Он перехватил мой взгляд. «В карманах ничего нет, — говорит, — только вот гранаты!» И бросает гранаты на стол. Я посмотрел на них. «Все на предохранителе!» — «Еще раз пронесло! А что ж ты не взорвал пост?» — «Не знаю, не смог я». — «Тебя обнаружили?» —

«Нет». — «Испугался?» — «Тоже нет». — «Тогда в чем же дело?» — «У меня еще было задание разведать… местоположение часовых, численный состав твоей части, ее вооружение, боеприпасы — в общем, все. Я наблюдал… долго. У меня до сих пор все в голове, как кинолента. Хочешь, я тебе перечислю наизусть, кто куда и когда тут у тебя приходил и уходил? Я, — хвастает, — лучше тебя знаю все, что произошло здесь с самого раннего утра». Да как начал выкладывать. И правда, кинолента! Ничего от него не ускользнуло. Я ему и говорю: «Постой! Ты, конечно, молодец. Но дальше-то что?» — «Что, что!.. Не смог я». А я ему говорю: «Ты просто перетрусил… но мне на это наплевать, все равно я сейчас прикажу расстрелять тебя». — «Перетрусил? Нет… Но…» — «Что но?» — «Увидел я, что это алжирцы, вроде меня». Он выложил мне это с ходу, и было заметно, что нелегко ему это далось. «Выслушай меня, — говорит, — пожалуйста. Да, я харки, но я все-таки и алжирец». — «Как зовут тебя?» — спрашиваю. Он опять задумался. «В чем дело? Забыл, как тебя зовут?» — «Видишь ли… там… по ту сторону, они меня звали Комар. — (Посмотрел я на него: худущий, маленький, он просто утопал в своей новой гимнастерке.) — Они говорили: „Комар щелку найдет, проскочит… и ужалит!“»

Лейтенант повернулся к нему.

— Комар, сбегай за сигаретами…

Потом продолжил свой рассказ:

— Я помню, как увидел глаза Комара, когда он уже встал и собрался уходить. Я спросил, почему он плачет. А он и говорит: «Это из-за тех, кто по ту сторону». — «Ну, знаешь, — говорю, — коли ты жалеешь, что с ними расстался, сегодня же ночью я отправляю тебя на ту сторону. Не забудь мне оттуда открытку прислать». А он мне на это: «Да не о них я. О жене и детях». Издевается он, что ли, подумалось мне. Ведь я-то своих уже четыре года не видел. Но Комар объяснил: «Перед моим уходом французы мне сказали: „Иди. Мы тебе доверяем, только не вздумай финтить, помни о жене и детях. Не вернешься — они за это заплатят“».

Лейтенант замолчал и стал теребить в руках связку ключей.

— Он так и не ушел? — спросил Башир.

— Как видишь.

— А жена?

— Первый труп, который они нам после того подбросили, был ее.

Комар проскользнул в полуоткрытую дверь, положил на стол сигареты.

— «Голуаз блё», лейтенант, вы их любите. А я предпочитаю табак полегче.

Он почему-то засмеялся и, вихляясь, вернулся на свое место.

— С Комаром, доктор, ты ничем не рискуешь, — сказал лейтенант. — Для него перейти заграждения все равно что прошвырнуться по бульвару… Я уж не говорю о том, что на его стороне барака [78] !

78

Удача, счастливая судьба (араб.).

Связная, которую они два дня назад послали в Талу, все не возвращалась.

— Если ее схватили, — сказал Али, — она все расскажет. Надо немедленно уходить отсюда…

— Это лучшая связная сектора. Она ничего не скажет! — возразил Акли.

— Но ведь и старуха не возвращается. Надо предупредить остальных. Через полчаса выходим.

— Куда?

— В Талу.

— С ума сошел! Ведь связная как раз оттуда и не вернулась.

— Другой

дороги нет.

— Постой, сержант, пораскинь мозгами! Это же типичный случай. Ты идешь мимо своей деревни. Не бывал ты там давно. Это сильнее тебя. Как же ты пройдешь мимо камней, улиц, площадей, как не повидаешь старуху мать и Фарруджу? Да что я тебе объясняю? Что, ты сам не знаешь? Ты вроде неразумной пташки, которая наперед знает, что это западня, конец, и все равно лезет в нее.

— Все остальные дороги тоже контролируются французами. В Тале риск меньше, чем где-нибудь еще.

— Ну, знаешь, мне-то ведь все равно, это моя последняя операция. Хватит с меня лесов, шакалов, двадцатилетних девчонок-связных, голодных колик в желудке, ячменных лепешек и инжира позапрошлого урожая. Я махну в Тунис и буду там себе жить припеваючи.

— В Тунисе тебя запрячут в казарму, и ты еще наплачешься. А когда настанет праздник Независимости и ты окажешься в одной шеренге со мной, мне придется просто тащить тебя за шиворот… ноги тебя уже не будут держать… Это я тебе точно говорю… отвыкнут ходить.

С той поры как Акли потерял руку, он получил аттестат, в котором говорилось, что он уже не годен для службы во внутренней армии. Ему было предписано переправиться в Тунис с одним из подразделений в самое ближайшее время. И переход до Акфаду был, как говорил сам Акли, его последней операцией.

Несколько минут спустя весь отряд собрался возле соломенных шалашей, низкие конусообразные крыши которых виднелись у входа в деревню. Мальчуган из местных вывел их из деревни, и теперь только светлая холодная ночь окружала отряд.

Едва парнишка ушел, Али услыхал, как Акли сказал двум джунудам, шагавшим рядом с ним:

— Он говорит, будто в Талу мы идем потому, что, мол, маршрут у нас такой, а на самом-то деле это из-за Тасадит!

Али подумал: «Дед сердится, что ему приходится покидать нас. Вот и выдумывает невесть что».

Всю ночь они шли молча. По мере приближения к Тале Али узнавал поля, родники, дороги.

Акли, который шел рядом с ним, молчал. А это бывало, только когда он сильно уставал.

— Скоро уж будем на месте, — сказал Али.

— Пора бы!

— Давай автомат.

Али знал, что, если не меняешь руку, автомат начинает казаться невыносимой тяжестью.

Акли отдал ему автомат.

— Ну как? — спросил Али.

— Ох уж эта мне рука, — сказал Акли. — Я ее бросил на кактусы, а она все тут как тут и все болит… Подумать только!

— До чего ж чудно снова видеть луга, где я когда-то пас коз.

— Я же тебе говорил — типичный случай!.. Только что-то здесь все вымерло, к чему бы это? Ни солдат тебе, ни гражданских! Тебе это кажется нормальным?

— О! Слышишь?

Оба они замерли, как по команде, и переглянулись. Луна стояла низко над гребнями Тамгута, и оттого, что вершины его были освещены, темень в долинах казалась еще более непроницаемой.

— Гром это, — сказал Али.

— При таком-то небе?

От сияния тысяч звезд все вокруг казалось прозрачным.

— Да это же колонна военных машин идет по шоссе.

— Как будто на свидание с нами, — сказал Али. — Подождем их здесь. Если там не больше шести или семи машин, встретим как полагается. Если больше — пропустим.

— Глупо! — сказал Акли. — Но раз уж это моя последняя операция!..

По мере того как колонна приближалась, лязг железа становился все слышнее. Когда машины попадали на освещенные луной участки дороги, их бесформенную массу можно было разглядеть даже издалека. Шли они медленно, с погашенными фарами. Али сосчитал. Их было восемь.

— Мне кажется, первые два грузовика не военные, — сказал Акли. — Они не похожи на другие… А в легковой машине, которая сейчас обгоняет грузовики, верно, офицер.