Избранное

Маммери Мулуд

Старик закруглился.

— Господин капитан, — сказал Тайеб, — они говорят, что в деревне нет мятежников, а в поле их трудно разглядеть… за оливами.

— Ах вот как! — сказал капитан. — Ну что ж, нет ничего проще! Вы не можете разглядеть феллага из-за своих олив? Так вы их срубите… Переведи им, — сказал он Тайебу. — Завтра, как только кончится комендантский час, все должны собраться здесь… около САС… с топорами, пилами, ножами… в общем, со всем тем, чем они пользуются, когда феллага заставляют их срубать телефонные столбы…

На другой день, когда с рассветом явились первые крестьяне, закутанные в бурнусы, Тайеб был уже на

площади. Вскоре молча стали подходить остальные. Последними подошли женщины и дети, и их было больше всего. Женщины переговаривались. Тайеб схватил одну из них за волосы и швырнул к будке часового. Все остальные смолкли. В полумраке слышались лишь равномерные шаги часового и ругань Тайеба.

Сержант Гамлет разделил крестьян на пять групп. К каждой из них он приставил солдат и харки, чтобы они подгоняли крестьян. Установил часы работы: от зари до наступления ночи с получасовым перерывом на обед в полдень.

Вереница женщин с босыми ногами начала медленно спускаться в долину. У некоторых за спиной были совсем маленькие дети. Каждая неумело несла в руках или заткнув за пояс топор, нож или пилу. Ребятишки играли с котелками, в которых несли кускус на обед. Старики замыкали шествие, едва поспевая за остальными. Мужчин почти не было.

При первом ударе топора харки, который хотел показать, «как надо работать», одна молодая крестьянка вскрикнула, словно удар этот пришелся по ней самой. Но потом за топоры взялись и все остальные харки и солдаты. Крестьян развели по участкам, и работа началась.

Солдаты и харки переходили из одной группы в другую, потому что дело не двигалось. Прежде чем срубить дерево, крестьяне долго стояли перед ним в нерешительности. Одна старуха, склонившись перед древним стволом, говорила ему какую-то длинную речь, но что за речь, солдаты не понимали. Она то ласкала кору дерева своими узловатыми пальцами, то терла ими глаза, смахивая слезы.

Вначале солдаты пытались было шутить с крестьянками, но те не отвечали, работали молча. Тишина нарушалась теперь лишь равномерным звоном пил да глухими ударами топоров по стволам деревьев.

Работа едва двигалась. «А если бы феллага заставили вас рубить телефонные столбы, дело пошло бы быстрее?» Молчание становилось гнетущим. «А может, вы чем-нибудь недовольны?» Харки толкнул ногой старуху, ту самую, что все еще оплакивала свое дерево и гладила его кору, — пусть хоть заорет, проклятая. Но она даже не вскрикнула, только обернулась, взглянула на обидчика, медленно поднялась и снова стала ласкать свое дерево.

Работа продолжалась две недели. На площади Тайеб издевался над крестьянами:

— Вашим предкам потребовалось пятнадцать веков, чтобы вырастить эти оливы, а иноверцам хватило пятнадцати дней, чтобы заставить вас срубить их. Чего же вы ждете, почему не зовете на помощь вашего пророка, ваших святых, вашу армию? Даже аллах вас покинул.

Крестьяне смотрели на Тайеба, не произнося ни слова.

— А вы так гордились своими оливами и так презирали меня за то, что у меня их не было. Вы продавали мне оливковое масло втридорога, вы, банда негодяев, и месяцами мне приходилось есть кускус без масла, потому что у меня не было денег, чтобы заплатить вам. А теперь не я, а вы будете подыхать с голоду. Каждому свой черед! Теперь ваши дети научатся ложиться спать голодными. А у моих есть верный кусок хлеба… да еще белого!..

Он вытащил буханку хлеба, за которым ежедневно ходил в САС. Буханку белого хлеба!

— …И даже ваш аллах не в силах уже отнять его у меня. Я долго молил его, вашего всевышнего, месяцами, годами молил послать моим детям краюху хлеба, хотя бы черного. Не тут-то было! Ваш бесстыжий аллах оставил меня подыхать с голоду.

А может, он просто ни на что не способен? Он ведь не мог ниспослать хлеба моим детям, хлеба, за которым я каждый день хожу к неверным… А ну-ка, пусть ваш аллах придет сюда, если только он мужчина, пусть попробует отнять у меня этот хлеб, в котором он мне отказывал столько лет! Или нет, постой, мусульманский боженька, я отдам тебе этот хлеб, подарю его тебе, чтобы ты накормил им своих правоверных, борцов «священной войны». Знаешь, им очень нужен этот хлеб. Все они просто подыхают с голоду, с тех самых пор, как ушли в леса, будто кабаны… чтобы сражаться за тебя… с тех пор, как они прячутся по амбарам… словно крысы… чтобы заслужить право попасть в твой рай… Вот… вот… и вот!

Тайеб разломил буханку на три части и расшвырял их ногой в разные стороны.

— Ха-ха-ха!

Плечи его тряслись от смеха.

Крестьяне смотрели, как покатились по земле три куска белого хлеба.

— Что, хочется хлебушка? — сказал Тайеб малышу, стоявшему рядом с ним. Тот уставился на хлеб голодными глазами. — Ступай, ступай, возьми его, это христианский бог посылает тебе хлеб. Ну, чего ты? Беги, он ведь не отравлен, беги.

Малыш взглянул сначала на Тайеба, чтобы проверить, правду ли он говорит, потом на мужчин, сидевших на каменных плитах. Никто не смотрел на него. Не отрывая от Тайеба глаз, он как-то боком двинулся к хлебу. Дойдя до него, он жадно схватил ломоть и поднес к губам, чтобы поцеловать, потому что здесь считается святотатством бросать дар аллаха, хлеб. Он посмотрел на Тайеба — Тайеб смеялся. Потом на крестьян — они смотрели на него, не говоря ни слова. Он все ждал, что кто-нибудь наконец скажет, брать ему этот хлеб или бросить его, но все глядели на него, словно онемев. Покраснев, он опустил голову, руки его упали вдоль тела, ладонь раскрылась, и ломоть упал на землю. Мальчуган медленно пошел назад. Чтобы пересечь площадь, ему надо было пройти сквозь двойной ряд мужчин. Он шел все медленнее и медленнее. Мужчины молча следили за ним глазами. Дойдя до конца площади, он, расплакавшись, рухнул на каменную плиту. Рыдания его заглушили смех Тайеба.

— Нет больше олив! Нет хлеба! Нет стыда! Вот какими я всегда мечтал вас видеть, люди Талы! — сказал Тайеб.

Никто ему не ответил, и он ушел. Крестьяне долго еще слышали, как смеялся Тайеб.

Отряд сержанта Али Лазрака шел по направлению к лесу Акфаду. Они должны были добраться до сектора, которым командовал Махмуд. Амируш собирал там совещание всего командного состава вилайи, чтобы вместе со всеми выработать новую тактику, отвечающую новым условиям, возникшим после операции «Бинокль». Али точно не знал, кто будет участвовать в этом совещании, но смутно надеялся, что Башир уже вернулся из Марокко и он встретит его. Во всяком случае, Тала лежала у них на пути. Вот уже два года, как он там не был. Если налажена связь и во французской армии не изменились часы выхода патрулей, они смогут пробыть в деревне по крайней мере несколько часов.

Каждый из его солдат нес тяжелый груз — боеприпасы. Продовольствие приходилось добывать у деревенских жителей. Уже два дня они ели только хлеб, макая его в кофе. Али тошнило от одного запаха кофе.

К вечеру второго дня они добрались до какого-то старого дома, из трубы его подымался дымок. Крыша из круглой черепицы утопала в лохматых ветвях нависшего над ней дерева. Ветер дул в их сторону, и вместе с дымом до них доносился запах горячего хлеба.

Бойцы остановились, обшарили все вокруг, поставили трех часовых. Али взобрался на дерево, потом перебрался на крышу. Его товарищи услышали, как он тяжело спрыгнул по ту сторону дома.