Избранное
Шрифт:
Прошли первые весенние дожди - короткие и стремительные. На северных склонах гор сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.
Стали к нам регулярно летать самолеты из Севастополя, с Большой земли. Родина взяла нас на довольствие.
Перед нами стали новые проблемы, и уже не было необходимости нашему Македонскому ломать голову: а как перехитрить самого черта и добыть конину?
11
Приятно
Как ни темна ночь, но мы чувствуем полет белого купола парашюта то ли по шуршащему звуку, то ли по отсветам, которые замечаем даже в непроглядную темень.
Мы почему-то знаем, куда приземлится наш груз, и летучие группки партизан порой оказываются точно на нужном месте и даже не дают торпеде с парашютом коснуться земли - груз хватают на лету.
Нас радует не только сам факт, что мы можем дать каждому партизану на завтрак по два сухаря, по полконцентрата и даже по кусочку маргарина, что мы можем по всем правилам забинтовать рану, ночь провести под шелковистым шелестом купола, заменившего шалаш. Мы потрясены другим: нас помнит Большая земля, нас знают, о нас думают!
Весна 1942 года. Грозная предвестница керченской трагедии, облегчившей фашистам путь на Кавказ и к волжским водам.
Мы предчувствовали: все еще впереди - и страдания, и муки, и радость освобождения родной земли.
Но в теплые апрельские дни сердца наши колотятся сильнее, чем когда-либо. Мы живем ощущением наступившего дня, тем, что кроны зеленеют гуще и гуще, что на чаирах раскрываются венчики ярко-красных полевых тюльпанов, что где-то над нами поют птицы.
Нам хочется жить, любить…
Но больше всего мы одержимы другим - тем главным, во имя чего мы покинули родную кровлю, свои семьи, за что отдали жизнь наши товарищи, за что мы страдали на мучительных яйлинских дорогах.
Это главное - Севастополь!
И мосты рвем, и дороги поднимаем на воздух, и машины валим в кюветы, и солдат с офицерами убиваем, и с немецкими холуями рассчитываемся по самому крупному счету… Но все ли это, что нужно Севастополю?
Неужто мы не можем сделать что-то большое, каким-то выдающимся подвигом ответить на то, что к нам чуть ли не каждую ночь прилетают самолеты, наш радист Дмитриев принимает короткие шифрограммы, в каждом слове которых забота и тревога о нас?!
Кричат паровозы, стучат колеса… Стальной путь лежит от Симферополя через Бахчисарай на Севастополь… Вот там, на железной дороге, немцы полные хозяева. Только дня побаиваются, пристально следят за воздухом.
А что им день, когда ночь в их руках: от сумерек до рассвета.
Стучат колеса, на стыках путей подпрыгивают платформы с танками, пушками… Храпит пушечное мясо в серых вагонах.
Дорога идет по равнинам: ни кустика вокруг. Чтобы добраться до нее,
Железная дорога! До нее мы добраться обязаны.
Я и комиссар района Амелинов перебираем сотни возможных вариантов, но все они лопаются как мыльные пузыри.
За Басман-горой бахчисарайцы. Македонский! Перебирай не перебирай, а все дорожки сходятся к нему, к его мастерам партизанской тактики.
Я снова жму крепкую ладонь Михаила Андреевича. Он с лукавинкой спрашивает:
– А не перекочевать ли тебе к нам со всем штабом, а?
– Не возьмешь?
– Испытание выдержишь - возьму.
Смеемся.
В лагере удобная чистота и легкость какая-то. Дай команду сняться с места, ей-богу, через пять минут и следа не останется. Так уйдут, что и не разберешь, в какую сторону ушли.
За простотой обращения друг к другу, за домовитостью, за демократизмом чувствуется такая организация, которая способна горы из вулканического диорита расплавить.
Почерк Македонского! Я еще тогда подумал: а разверни-ка этого гиганта по-настоящему, дай-ка ему полную волю, да он способен из безжизненной пустыни сделать роскошный уголок. После войны этим-то он и занялся. И весьма успешно.
Перекусили чем… не бог, а Севастополь послал. Македонский вынул карту и решительно показал на черную и жирную линию Симферополь - Бахчисарай:
– За этим явился?
– Догадался.
– Штука не хитрая. Как это сделать с одного захода?
– Небось прикинул, Михаил Андреевич?
– Конечно, дело трудное!
– повернулся ко мне Македонский. Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым.
– Но божий свет не без добрых помощников!
– А как мельник?
– спросил я, догадываясь, куда гнет Михаил.
Комиссар Черный мельника знал давно как хорошего специалиста, но человека нелюдимого. И во время коллективизации мельник не очень-то восторгался тем, что люди скопом шли в артели, да и позже всякие там займы и прочие кампании встречал без восторга. Вел себя тихохонько, смирнехонько, но на людей смотрел исподлобья. Впрочем, работал в МТС механиком, трактористом, были им довольны и старались даже задобрить. Побывает машина в руках «дяди Пети» - можешь спокойно сезон «отжарить».
В этом отряде командование особых секретов от партизан не имело. Дезертиры смылись еще в ноябре, предателей разоблачили. Народ остался верный. И только потому отряд и мог жить за Басман-горой. Он для противника всегда был загадкой. Каратели, бывало, окружат лес, заблокируют горы, а где искать Македонского - не знают.
Шли и на такие провокации: выставят на заметном месте двух-трех горлопанов, и те орут истошно:
– Македонский!!! Выходи, пиндос трусливый!
– Ма-ке-дон-ски-ий!!! Холуй жидовский! Давай один на один!!