Избранное
Шрифт:
– Тебе это не нужно, солдат.
Тома стоял как пригвожденный, у него тряслись руки. Он глухо спросил:
– Пп… аар… ти… заан?
– Спокойно.
– Самойленко обшарил его карманы: нет ли личного оружия, взял из рук Лели карабин, простился с председателем.
– Спасибо, надо спешить, путь далекий.
Тому необходимо срочно доставить в штаб района. Сорок километров трудной зимней дороги.
Самойленко оценивающе смотрел на щуплую фигуру румынского ефрейтора, пришибленного
Тома от испуга потерял дар речи.
Спаи постарался успокоить: ничего с тобой не случится, друг. Но Тома перестал даже понимать по-гречески и только со страхом смотрел на Самойленко.
Михаил Федорович - холодный и расчетливый человек по внешнему виду - имел доброе, жалеющее сердце, хотя об этом трудновато было догадаться. Он редко улыбался, близко расставленные глаза будто смотрели в одну точку.
Не ахти какой ходок был Тома, уже через несколько километров он стал задыхаться, но боялся признаться и безропотно шагал за широкой спиной «домнуле», - он принимал Самойленко за важного офицера.
Вскарабкались на кручу, Самойленко снял с плеча карабин.
– Подзаправимся, Николай Спиридонович!
Спаи ловко развел очаг, в котелке разогрел баранину, разломал полбуханки хлеба на три части.
– Садись!
– Самойленко позвал румына.
Тома вобрал в плечи голову.
– Ну!
– Домнуле… офицер… Тома сольдат…
– Я не офицер, а товарищ командир! Садись, раз приглашают.
Тома почувствовал в голосе Самойленко доброжелательные нотки, чуток взял себя в руки.
– Туариш… Тома-туариш…
– Ишь, товарищ нашелся, - хмыкнул Самойленко, подал ложку, коротко приказал: - Ешь!
Тропа сужалась, а ледяной ветер косо бил по усталым путникам.
Короткая желтая куртка и беретик не грели Тому. Он посинел, мелко стучал зубами.
– «Язык» может дуба дать!
– забеспокоился дядя Коля. Ему было жаль солдата.
Самойленко снял с себя плащ-палатку и подал Томе:
– Укутайся!
Ошеломленный румын испуганно уставился на «домнуле», который остался в одной лишь стеганой курточке.
Тропа оборвалась перед бурной Качей. Летом река тихая, мелкая, как говорят, воробью по колено. Зато сейчас… Шумит, бурлит, прет с такой силищей, что и на ногах удержаться можно только очень опытному ходоку.
Никаких переправ, и Тома глядел с ужасом на воду. Особенно потрясали его действия «домнуле», который на ледяном холоде в один момент сбросил с себя одежду и остался нагим.
– Раздеться!
– крикнул он и румыну.
Тома уже ничего не понимал и действовал автоматически.
Вода обожгла его, конвульсивно сжалось маленькое тело. Дядя Коля с силой волочил его за собой и вынес на тот берег.
Самойленко
Сильное тело Михаила Федоровича раскраснелось, загорячилось. Он ловко оделся и подбежал к Томе, который уже на все, в том числе и на собственную жизнь, махнул рукой. И если он еще шевелился, то только из страха: не вызвать бы гнев грозного «домнуле».
Михаил сгреб его в охапку, брякнул на сухой плащ и самолично стал приводить в чувство.
Его цепкие руки проворно растирали дрожавшее тело, и Тома ощущал, как блаженное тепло обволакивает его со всех сторон.
Он увидел глаза «домнуле», в которых ничего страшного не было.
И что- то новое, никогда не испытанное наваливалось на маленького парикмахера.
Собрав запас русских слов, которые каким-то манером отпечатались в его памяти, крикнул:
– Гитлер сволош… Я туариш Тома.
Румын оказался человеком наблюдательным: в этом убедился партизанский штаб, когда допрашивал его о румынских войсках в Крыму.
Как быть с ним дальше?
Лагерей для пленных у нас не было, да и в плен нам брать, собственно, некого было: дело имели с карателями, военными преступниками, и счет у нас с ними был короткий.
Можно ли до конца доверять Томе?
Вопрос нелегкий, и на него может ответить лишь сама жизнь. Пока что Тома остался при Бахчисарайском отряде под негласным надзором дяди Коли, который лично ему доверял. Один случай убедил партизана: на маленького парикмахера можно вполне положиться.
Охотники убили оленя и просили дать им двух человек на помощь, чтобы перенести мясо в отряд.
Пошел пожилой Шмелев, а с ним снарядили и Тому. Получилось так, что их пути разошлись. Тома, взвалив на плечи оленью ногу, пошел по прямой тропе, а Шмелев двинулся в обход. Так и потерялись.
Прошло несколько часов, а о Томе никакого слуха. Неужели сбежал?
– Дьявол его знает!
– сомневался Михаил Самойленко, который был во всех случаях человеком осторожным.
Комиссар отряда Черный верил румыну.
– Куда он денется! Может быть, он впервые человеком себя почувствовал.
А дядя Коля нервничал, прислушивался к каждому шороху. К вечеру глаза его живо блеснули:
– Идет!
Не шел, а полз Тома Апостол. Он заблудился, а тяжелый груз окончательно доконал его. На четвереньках карабкался в отряд, и когда докарабкался, то умоляюще произнес:
– Туариш Тома удирать не делал…
А ориентировался Тома действительно из рук вон плохо. Вот он моет партизанский котел - аккуратно, старательно. Вымыл, песочком почистил, идет в отряд…