Избранное
Шрифт:
Мне кажется, однажды я не поднимусь — останусь под развалинами жить подобно ящерице. Уже сейчас я слишком изнурен для той работы, что предстоит мне завтра. И если сон не снизойдет, и маленькою смертью не унесет меня от горестных итогов дня, я не смогу восстать. Пускай тогда в моей душе поселятся бесповоротно силы мрака и повлекут ее с собой стремглав навеки в пропасть.
Но пока что я задаюсь вопросом: возможно ли существовать в угоду злу? Чем утешают свою душу злотворцы, лишенные стремления к добру? И если впрямь за каждым злым поступком должна последовать безжалостная
Я часто с удовлетворением припоминал доблестный ряд благих поступков, едва лине победных, но как только набегала тень воспоминаний о дурных делах, все мое воинство пускалось в бегство. Мне приходится признать, что часто я бываю добродетелен лишь потому, что не находится возможности содеять зло, и с горечью раскаяния думаю о том, как далеко я заходил в тех случаях, когда бывал введен в соблазн прельщениями лукавого. А потому, дабы направить душу, мне свыше данную, смиренно умоляю послать мне хоть какой-то знак, дабы указать курс, обозначить направленье.
Театр мира внес смуту в мою душу. Всем правит случай, который все сбивает. Все настолько зыбко, что нет возможности спокойно взвесить одни поступки и другие. И опыт приходит после всех наших деяний, уже бессмысленный, как мораль в финале басни.
Вокруг меня людская жизнь темна и непонятна. Мне мнится, будто сызмала детей наставляют голоса порока, а жизнь, преступная кормилица, их питает ядом. Народы бьются за обладанье вечной истиной, и каждый себя считает единственным избранником. В веках я прозираю орды кровавых извергов и толпища тупиц, среди которых нет да и мелькнет душа, словно отмеченная Божьим знаком.
Я наблюдаю зверей, покорных предназначенной судьбе, которая у каждого своя; вижу растения, что непостижно никнут после прекрасного и бурного расцвета; смотрю на минералы, безмолвные и твердые тела.
Загадки мира мою переполняют душу; они в меня впадают как семена и прорастают силою живительного тока.
Я различаю каждый след, оставленный рукою Бога на земле, и следую его приметам. Я жадно вслушиваюсь в неясный шорох ночи, внимаю внезапной тишине и каждому раздавшемуся звуку. Я все слежу и все пытаюсь постичь мир до конца, стремлюсь стать частью целого, попасть на мировой ковчег. Но всякий раз я остаюсь один; чужой, непонимающий и вечно на краю.
Ну что ж, тогда от береговой черты я отправляю в безмерную пустыню мое письмо, которому, конечно, суждено пропасть в безмолвии…
Да, твое письмо попало в точности в безмолвие. Но вышло так, что в тот момент я как раз там и находился. Галереи безмолвия очень протяженны, а я давно там не бывал.
С начала мира сюда сносят все эти вещи. Легион ангелов тем и занимается, что доставляет сюда послания с Земли. Они проходят тщательную опись, после чего распределяются по картотекам, которые теряются в дали безмолвия.
Не удивляйся, что я даю ответ на одно из писем, которым, как заведено, положено навеки упокоиться в архиве. Как ты и просил, я не раскрою перед тобой секреты мирозданья,
К тому же, я пишу тебе словами. Все это слишком по-земному, не длится на бумаге дуновенье; я правлю целыми мирами, а эти едва видные значки, сыпучие, как мелкие песчинки, не очень-то подходят для меня.
Мой обычный способ выраженья предполагает иные формы, подобающие деяньям Сущего. Но тогда бы ты меня не понял и мы бы возвратились каждый к своему. Поэтому не жди, что моя речь будет исполнена возвышенного строя — это твой собственный язык, жалкий и бесцветный, которым я едва владею.
Твое письмо своеобычно, оно мне нравится. Обычно я слышу лишь упреки или мольбы, а в твоем послании есть нечто новое. Конечно, смысл письма извечен, но он исполнен неподдельной муки, это голос сына страждущего, чуждого гордыни.
Обычно земные зовы бывают двух родов: это либо экстаз святого, либо хула безбожника. Большинство посланий составлены в каноне привычных, механических молитв; такие по большей части канут в пустоту, за исключением тех случаев, когда мольба окрашена живым волнением.
Ты же говоришь с достоинством, единственное, что я мог бы поставить тебе в укор, так это твое предуверенье в том, что якобы посланью суждено сгинуть в безмолвии. Откуда тебе знать! Конечно, я случайно там оказался, как раз когда ты заканчивал писать. Задержись я ненамного, и, может быть, прочел бы твои страстные слова, когда в земле бы не осталось и праха от костей твоих.
Я хотел бы, чтобы ты взглянул на мир, как вижу его я: это пусть великий, но все же только опыт. Пока что результаты не совсем ясны, и я вынужден признать, что люди натворили гораздо более того, что я предполагал. Очевидно, им не трудно будет покончить, наконец, со всем. И все благодаря начаткам им предоставленной свободы, которой они столь дурно для себя распорядились.
Ты лишь слегка коснулся тех вопросов, которые я глубоко и с горечью исследую. А мне ведь внятны страдания всех моих созданий: людей, детей, зверей, которые между собою сходствуют невинностью своей. Когда я вижу, как страдают дети, мне хочется спасти их навсегда: не дать им вырасти во взрослых. Но все же надо еще немного подождать, и я с надеждой жду.
Что же до знамения, о котором ты просил, то я тебе его уже являл однажды, а вот где и как, о том я не упомню, а другого дать не могу. И помни: все, что я мог дать тебе, я уже отдал.
Возможно, ты нашел бы искомое в какой-нибудь религии. Выбор за тобой, а я здесь не советчик. Во всяком случае, подумай об этом, и если ты услышишь зов внутреннего голоса, решайся.
Зато могу с полнейшей уверенностью дать такой совет: вместо того, чтобы с пристрастием копаться в собственных томлениях, обрати свой взор на ближний тебе мир. И ты увидишь явленья чуда в повседневной жизни, а твое сердце раскроется навстречу красоте. Тебе останется воспринимать невыразимые посланья мира и переводить их на привычный вам язык.