Избранное
Шрифт:
И последнее меланхоличное признание. Я не сумел стать профессиональным литератором — мне было некогда. Но всю жизнь я отдал тому, чтобы любить литературу. Я люблю язык более всего на свете и преклоняюсь перед теми, кто сумел вдохнуть душу в слово, от пророка Исайи до Франца Кафки. Я почти не знаю современной литературы. Я живу в окружении благожелательных теней классиков, которые лелеют мои писательские грезы. Но вокруг себя я собираю молодежь — будущее мексиканской литературы, на них я возлагаю то, что сам не смог поднять. Для этого я каждый день им открываю, что мне дано было познать в часы, когда моими устами завладевал другой — тот, кто однажды мне явился Неопалимой Купиною.
Решив представить в окончательной редакции
«Конфабуларий» здесь представлен наиболее зрелыми рассказами и теми, что к ним тяготеют. В «Инвенции» вошли первоначальные и навсегда оставшиеся незрелыми рассказы. «Бестиарий» дополняется «Просодией», поскольку оба сборника состоят из миниатюр: это поэтическая проза и поэзия, выраженная прозой (я не страшусь подобных терминов).
В конце концов, имеет ли значение, если с пятого издания моих текстов, неважно, полных или нет, все они начнут именоваться, скажем, «Всеобщим конфабуларием», или, что то же, «О памяти и о забвении»? Замечу только, что автор и читатель помимо своей воли вступают в соучастие в измышлении и, равно причастные сим притчам, быть может, образуют не части, а нечто целое. Итог: воспоминание и забвение дают баланс, полученный путем сложения-вычитания и умножения на каждого из нас.
Из книги
«КОНФАБУЛАРИЙ»
(1942–1961)
…Я молча наблюдаю,
как некто хищный следит за мною. Карлос Пельисер[комм.]
PARTURIUNT MONTES
[14]
…Nascetur ridicula mus. Horatio. Ad Pisones. 139[15]
Среди моих друзей и недругов разнесся слух, что мне известна новая версия о горе, которая родила мышь. Повсюду меня просили рассказать об этом, да еще с такой горячностью, которая намного превосходит значимость всем известной истории. Честно говоря, я всякий раз отсылал слишком любопытных к классическим текстам или к ныне модной литературе. Но это никого не устраивало. Люди жаждали услышать все из моих уст. По причине душевного нетерпения кто-то переходил к прямым угрозам, а кто-то — у кого характер покруче — пытался применить силу или сунуть деньги. Флегматики, те всячески выказывали мне свое равнодушие, но лишь затем, чтобы как можно чувствительнее задеть мое самолюбие. В общем, рано или поздно что-то должно было произойти.
И вот вчера среди бела дня на меня напали какие-то люди, вконец обозленные моим упорным молчанием. Заступив мне дорогу, они с яростными криками требовали, чтобы я немедленно рассказал им все — от и до. Многие прохожие, которые знать ни о чем не знали, сразу остановились, не подозревая, что станут невольными соучастниками преступления. Не задумываясь, они поспешили в нашу сторону, приняв меня за очередного речистого политика. Вскоре я оказался в плотном кольце толпы.
Понимая всю безвыходность положения, я, сильно раздосадованный, все-таки нашел в себе силы, чтобы покончить со своей репутацией рассказчика. И вот что из этого вышло! Встав на скамеечку какого-то торговца, которую кто-то услужливо подсунул мне под ноги, я фальшивым от волнения голосом пустился щеголять давно заученными
Я еле-еле выдавливаю из себя слова от чувства дурноты и стыда. Еще несколько секунд открываю рот, превратив все в пантомиму и выступая в роли дирижера перед замолкшим оркестром. Мой провал настолько очевиден, что некоторые, видимо из чистого сострадания, кричат: «Браво, браво!» Мне понятно, что кто-то хочет меня подбодрить, заполнить образовавшуюся пустоту. Я невольно охватываю голову руками, как бы стараясь выжать из себя конец рассказа. Зрители уже догадываются, что речь пойдет о легендарной мышке, но делают вид, что ждут не дождутся развязки. Я же слышу лишь биение собственного сердца.
Мне хорошо известны правила игры, и, откровенно говоря, я не любитель обманывать кого-то ловкими трюками. Внезапно я забываю обо всем. О том, чему выучился в школе и что вычитал в книгах. Мой мозг — чистый лист бумаги. И я начинаю гоняться за мышью — в буквальном смысле слова, совершенно искренне. Впервые наступает почтительная тишина. Разве что некоторые из зрителей шепотком посвящают в развитие драмы только что подошедших. А я в самом настоящем трансе и ошалело, как человек, у которого помутился разум, ищу выхода из положения.
Я выворачиваю наизнанку карманы, один за одним, на глазах у всей публики. Снимаю шляпу и отбрасываю ее в сторону — мол, смотрите, никакого кролика. Развязываю узел галстука, расстегиваю ворот рубашки, и вот уже мои руки с ужасом останавливаются на верхних пуговках брюк.
Если бы не лицо одной женщины, зардевшейся румянцем ожидания, я бы наверняка упал в обморок. Но вверив все мои упования этой особе, я чувствую себя куда лучше на своем пьедестале и сразу возвожу ее в ранг музы, напрочь забыв, что женщины весьма охочи до всяких скабрезностей. Напряжение в этот момент достигает своего предела. Какая добрая душа, поняв, что со мной происходит, догадалась вызвать по телефону «скорую помощь»?! Рев сирены возвестил о нарастающей угрозе.
Однако в самую последнюю минуту моя улыбка и вздох облегчения удерживают тех, кто явно собрался меня линчевать… Здесь, вот здесь, — в ямке под мышкой левой руки — затеплело гнездо… Что-то ощутимо стронулось, зашевелилось… Я осторожно опускаю руку вдоль тела, собрав пальцы ковшиком. И чудо! По туннелю рукава прямо в мою ладонь скатывается нежная частичка жизни. Я протягиваю руку и победно разжимаю кулак.
Толпа облегченно вздыхает вместе со мной. Помимо воли я как бы сам приглашаю всех аплодировать, и в ответ слышу бурную овацию. Тут же выстраивается целая процессия, все поголовно ахают при виде новорожденной мыши. Люди знающие подходят ближе, осматривают мышь со всех сторон, и, убедившись, что она дышит и движется, говорят наперебой, что ни разу в жизни не видели ничего подобного. И поздравляют, поздравляют от всего сердца. Но стоит им отойти на несколько шагов в сторону, начинают выражать сомнение, неодобрительно покачивают головой, пожимают плечами. Нет ли тут обмана? Может, какой фокус. Да и мышь ли это?
Какие-то энтузиасты готовы нести меня на руках, чтобы я немного расслабился. Но это только слова. Постепенно публика начинает расходиться. Я вот-вот останусь в полном одиночестве, и, обессиленный от такого долгого напряжения, готов вручить мышь любому, лишь бы взяли.
Женщины, они почти все испытывают дикий страх перед мышами. Но та, с зардевшимся лицом, подходит ко мне и с робостью просит подарить ей мышь — плод моей сокровенной фантазии. Польщенный донельзя, я тут же преподношу ей маленькую мышку, и во мне все дрожит, когда она любовно прячет ее в глубоком вырезе своего платья.