Избранное
Шрифт:
Ранним поездом Александр Михайлович приехал в Разлив. Пройдя по шпалам от станции полверсты по направлению к Сестрорецку, сошел на тропинку и постучал в калитку крайнего дома. На крыльце показался Поваляев, в полушубке, накинутом на плечи. В это время из соседнего дома вывалилась разгоряченная компания: местный поп, дьякон и Соцкий — городовой в штатском.
— Слышал, продаете лыжи, — громко заговорил Александр Михайлович.
— Подойдут ли, не новые. Приглянутся, дорого не возьму, — ответил Поваляев и показал на приставленные к перилам крыльца лыжи.
Разглядывая
— Нужно пятнадцать винтовок, не меньше, — предупредил он.
— Трудновато в один присест столько собрать. В мастерских кабала, не дают спину разогнуть.
Соцкий шел за попом по тропинке и оглядывался. Александр Михайлович встал на лыжи, обойдя пустырь, приставил к крыльцу, не подошли, мол, и направился тоже не спеша в Сестрорецк.
Послав сестру к Николаю Емельянову, Поваляев вынес на улицу сани, прикрепил железный бочонок и отправился за керосином. К лавке скоро подошел и Емельянов, на финских санях самодельная банка, фунтов на тридцать.
Лавка была заперта, со двора доносилась перебранка, лавочник ругал извозчика, тот отказывался скатывать с саней бочки, требуя чаевые.
Оставив в очереди санки, Поваляев и Емельянов отошли в сторонку.
— Кто приезжал? — спросил Николай.
— Старый знакомый, — ответил Поваляев, — барин с Ахи-Ярви. Видать, позарез винтовки нужны, раз сам прискакал. Пятнадцать вынь да положь.
— Две-три, куда ни шло, — качнул головой Емельянов. — А то пятнадцать, и к среде. Нет, не успеем собрать. В мастерской редкий день не оставляют на вечер. За платой мастер не стоит. Валюсь от усталости.
— Так-то так, а больше не у кого нынче собирать винтовки. Анисимов на подозрении. Сволочуга Соцкий в крепость грозил упрятать Матвеева. Как ни кинь, а все в твой сарай упирается. А то, что продыху не дают на оружейном, Григорий Иванович знает, обещал кое-что предпринять.
Не заходя домой, Емельянов проверил тайные склады дружины: деталей и узлов хватит на четыре винтовки. Поваляев взялся вынести с завода стволы. Надеялся Емельянов и на Матвеева. У того, конечно, в тайнике припрятаны винтовочные узлы. Встретиться с Матвеевым Емельянову не удалось. Начальник мастерской через посыльного велел ему выходить в ночную смену. Только на следующий день к ужину вернулся Емельянов. Дома гость. На кухне жена угощала чаем Поваляева.
— Запрягли, — посочувствовал Поваляев. — Григорий Иванович в курсе, сюда подойдет. Умирай, а чтоб к среде… Да вот, кажется, и он сам.
Проскрипели ступеньки крыльца. На кухне появился Александр Михайлович, пальто и шапка в снегу.
Емельянов в большой комнате опустил шторы, зажег лампу, опустил ее пониже над столом. Александр Михайлович приступил к плану переброски винтовок в Петербург.
— Связные прибудут в три адреса: утром — Никольская площадь, днем — 5-я Тарховская улица, вечером — Петербургская.
— Было бы что посылать. Не управиться к среде. В мастерских гонка, царь тоже винтовки требует. По четырнадцать часов трубим, — пожаловался Емельянов, — от обеда
— Хныкать мужикам не пристало. На что человеку голова дана, — сказал Александр Михайлович. Он достал из бумажника справку: — Все по закону — фамилия, болезнь, освобождение, подпись и печать на месте.
С недоверием Емельянов взял справку, повертел в руках, остался доволен; если она и фальшивая, то тому человеку — ассигнации печатать.
«Подписью своею и приложением печати удостоверяю, что сестрорецкий обыватель тридцати пяти лет Николай Емельянов лечился у меня от инфлуэнцы, вследствие чего не мог ходить на работу с 27 ноября по 4 декабря 1905 года».
На сургучной печати разборчиво — «земский врач» и подпись.
Сложив вчетверо справку, Емельянов сказал:
— С оправдательной бумажкой полегче, но одному все равно не успеть собрать столько винтовок. Вот бы Матвееву освобождение схлопотать!
— Чего не могу, того не могу, — сказал Александр Михайлович, — от земского Матвееву освобождение не возьмешь! Подозрительно, сразу двое. А к заводскому врачу лучше и не показываться. У Матвеева с ним нелады, пригрозил коновала утопить в Разливе. В начале осени было, пожаловался Матвеев на боли в животе. Доктор не с той ноги встал, да у него и мнение, что все рабочие симулянты, потому напоил Матвеева касторкой и освобождение не дал. Бедняга в воскресенье даже на пироги смотреть не мог.
— Хитер приятель, сколько застолиц было, и ни гу-гу про касторовое угощение, — развеселился Емельянов, а вспомнил про приближающуюся среду — помрачнел, попросил Александра Михайловича раздобыть справку Леонову, брату жены, золотые руки у человека.
— Далек он от нас, в дружину не записался, — возразил Поваляев. — Не семейный, а в сторонке держится.
— Чахотка у Леонова, потому и не записался в дружину, — заступился Емельянов. — Арестуют, на тюремных харчах и месяц не протянет, а так он с нами всей душой.
— Поручительство надежное, — сказал Александр Михайлович. — В следующий раз учту, а пока справку на освобождение от вашего доктора выправил на Анисимова.
— И эта настоящая? — не удержался Емельянов. — На кривой не обойти нашего самодура!..
«Предъявитель сего мастеровой Иван Анисимов, — вполголоса читал Александр Михайлович, — болел испанкой.
Освобождение дано с 26 ноября по 3 декабря».
— И верно, подписал сам старший коновал, — взглянув на справку, удивился Поваляев.
— Он же надворный советник, — добавил Александр Михайлович. — Обе справки подлинные.
— Земский доктор — человек рассеянный и душевный, но как удалось провести на воде нашего? — недоумевал Емельянов. — У него больные — только с рваной раной, остальные притворяются.
— Знай зрители, как делаются фокусы, они перестали бы ходить в цирк, — ответил Александр Михайлович и предупредил: — Не теряйте время, Анисимову заступать в ночную.
Старшего сына Емельянов отрядил за Анисимовым. Время собираться в дорогу и Александру Михайловичу. Поваляев вызвался проводить до станции.