Избранное
Шрифт:
Буренин остался на острове продолжать закупки винтовок, револьверов.
От Рантиллы, зять которого служил на телеграфе, он узнал, что русской полиции известно о прибытии в финляндские воды парохода с оружием. О нем доложено царю.
Александр Михайлович вечерним поездом уехал в Ахи-Ярви. Там все готово было к приему оружия: ямы отрыты, выложены бревнами, заготовлен дерн и молоденькие сосны для маскировки.
На станцию прибыл еще вагон золы.
18
Игрушечную
Нужно опередить обыск. Самое простое решение — уложить оболочки в картонные коробки и вывезти с оловянными солдатиками, но прежде требовалось найти лавку, где хозяин или приказчик согласились бы принять опасные «игрушки».
А пока Александр Михайлович и Лидия продумывали, как вывезти оболочки. Из боевой технической группы известили об удачной покупке нескольких пудов обрезков труб для изготовления бомб. Из-за Нарвской заставы груз на ломовом извозчике уже отправился в Коломяги.
Захватив подводу, полиция выйдет на след лаборатории, где начиняют оболочки взрывчаткой. Нужно было на ходу переадресовать этот груз. А куда? Лидия отправилась искать сговорчивого лавочника, Александру Михайловичу дала адрес дачи в Лесном, где жил ботаник Гедройц. Он не революционер, но не откажется помочь.
Перехватив ломового на Каменном острове, Александр Михайлович велел ему ехать в Лесное, а сам помчался туда на легковом извозчике. Гедройц произвел на него приятное впечатление. Александр Михайлович попросил разрешения на короткое время оставить в сарае груз.
— Подумаю, ответ узнаете от Лидии, — уклончиво сказал Гедройц.
— Ломовой в пути. Минут через сорок он будет здесь, — сказал Александр Михайлович.
— В пути? — переспросил Гедройц. — Позвольте, а если бы меня не застали? И потом — я могу и не разрешить у себя на даче устроить склад.
— Не можете, — спокойно возразил Александр Михайлович, — я верю в рекомендацию Лидии, но коли чего-то опасаетесь, самое позднее через сутки заберем груз: каких-то несколько пудов обрезков труб.
Предприимчивость и решительность молодого человека, назвавшегося Григорием Ивановичем, нравились Гедройцу. В ожидании подводы он принялся показывать гостю свой опытный участок.
— Полюбуйтесь, ландыш, кендырь, алоэ. — Маленькие квадраты он с гордостью называл плантациями. — Здесь все для здоровья человека.
— Природа — великий учитель, жаль, что человек мало любознателен, — сказал Александр Михайлович и спросил Гедройца, приходилось ли ему видеть зубы бобра.
Гедройц смутился — он же ботаник.
— Мать-природа наградила бобра острыми зубами, обладающими способностью самозатачиваться, — поспешил снять неловкость Александр Михайлович. — Я все чаще задумываюсь, почему бы человеку не создать самозатачивающиеся резцы.
Пока они беседовали о тайнах природы, которые окружают человека, к воротам подъехала подвода. Ломовой перенес ящики с обрезками
19
Осталось посидеть день и ночь, еще день за книгами, записями лекций, и можно идти сдавать экзамены. Все, казалось бы, точно рассчитал Александр Михайлович, одного не учел… Нового срочного поручения.
На «Старом Лесснере» в крупнотокарной мастерской собрались судить черносотенцев. В Петербургском комитете партии было опасение, что мастеровые могут в чем-то и перегнуть. Среди членов монархического союза были и обманутые. Задумано было отобрать от них револьверы, кинжалы, стальные кастеты. Оружие сразу нужно было вынести с завода, чтобы не пострадали устроители суда.
Это поручение Александру Михайловичу передала Софья. Она предупредила, что у проходной его встретит товарищ Петр.
В конце Большой Дворянской улицы Александр Михайлович отпустил извозчика, смешавшись с прохожими, перешел через Сампсониевский мост.
Молодой рабочий, опрятно одетый, вынырнул из-за ломовой телеги, пристроился к Александру Михайловичу, шепнув:
— Познакомились, я — Петр.
Заметив, что Александра Михайловича удивил сладковатый запах, не свойственный металлическому заводу, Петр сказал:
— Со сладкой каторги потянуло. В вотчине сахарного короля Кенига тоже водятся погромщики. Позавчера там едва до полусмерти не избили рабочего за прокламацию, ладно — наши сборщики вмешались, перемахнули через забор, отбили товарища, а главного тамошнего черносотенца в «тройке», при часах, с «Георгием Победоносцем», помяв бока, макнули в сироп, выволокли на набережную.
— Сладкую купель… мерзавец запомнит до гробовой доски, — сказал Александр Михайлович, — но обязательно ли всем членам погромного союза устраивать подобную купель? Есть среди них и рабочие, оказавшиеся в шайке по своей темноте.
— Самосуда мы не допустим, а проучить — проучим, — сказал Петр. — Исповедь начнем с Архипки Синюхина, десятского, отмеченного за усердие всеми знаками черносотенцев.
В мастерской ничто не предвещало скорого суда над черносотенцами. За большими станками рабочих почти не было видно. Шумела, ухала и всплескивала ремнями трансмиссия, потрескивая, падала полуобгоревшая стружка в поддоны. Необычным в этот час был помост из круглых поковок в большом проходе.
Но вот в дальнем углу мастерской ударили по рельсу, монтер рванул рубильник, устало замедляя бег, обвисали приводные ремни трансмиссии. Рабочие начали стекаться к помосту, и стало вдруг многолюдно и тесно.
И начался необычный суд. Судьями были те, кто окружал помост.
— Шествуй, Синюхин, на «трон».
Александр Михайлович с трудом узнал голос Петра, такой он стал строгий, повелительный.
Мастеровые смотрели не на помост, а в малый проход, где была скамья подсудимых, там на табуретках сидели трое в таких же куртках из чертовой кожи, как и у всех, но подавленные, от всего отрешенные.