Избранное
Шрифт:
Поначалу Тимофей Карпович думал, что запрут его на неделю, самое большое — на две. Улик у полиции нет. Собирал деньги для семей арестованных выборжцев? Поди докажи. Городовой, арестовавший его, был туповат и действовал по букве инструкции: «У задержанного произвести беглый обыск, отобрать холодное и огнестрельное оружие, остановить извозчика. В пути следить, чтобы арестованный не выбросил каких-либо важных документов». А извозчик не имел желания везти бесплатного седока, тем более что, выезжая к ночи, еще не сделал почина, а он крепко верил в приметы. Всю ночь даром
В доме, около которого его задержали, жил Лукьян Николаевич, старый литейщик с завода «Феникс». Старик не сочувствовал ни кадетам, ни эсерам, ни социал-демократам, но рабочего человека уважал. У Лукьяна старшая дочь Глафира, красивая девушка, была на выданье. Небольшой грех, если он, Тюменев, намекнет на любовь с дочкой старого литейщика.
На допросе он не отрицал, что перелезал через забор.
— Так, — обрадовался околоточный. Послюнив палец, он перевернул лист протокола. — Итак, запишем первое: «Чистосердечно даю показание, что лез через забор…»
— Было такое дело.
— Второе, — чуть ли не пел околоточный, — замышлял действия против высочайшей власти.
— Оговаривать себя не буду, — решительно запротестовал Тимофей Карпович. — Ничего политического не замышлял.
— Каким же ветром тебя занесло с Большой Охты на Полюстровскую? Почему лез через забор?
— По молодому делу. Я же не давал обета жить праведником.
Околоточный для острастки постучал кулаком по столу. Бить заводских он побаивался. С обыском на квартире Заморцева получился большой конфуз: конфисковали крамольную брошюру, а оказалось… издали ее кадеты.
Сейчас околоточный багровел от злости, проклиная свою судьбу. Самое время раскрыть в Выборгской части революционное дело. Об этом министру доложат.
Лукьяна Николаевича полиция считала благонадежным. Он соблюдал великий пост, каждый год говел и причащался, а по воскресеньям пел в церковном хоре. Не был он замечен ни в каких подстрекательствах против хозяина и царской фамилии. С него-то и решил околоточный начать допрос свидетелей.
Лукьян Николаевич явился в участок в рабочем костюме, замасленной куртке, на ногах у него были башмаки с деревянной подошвой, на голове — широкополая байковая шляпа с обгорелым козырьком.
— Узнаешь преступника? — подсказал околоточный, когда из камеры привели Тимофея Карповича.
— Как же не знать, Тюменев. Справный мастеровой. А насчет преступника — не хочу кривить душой: про что не знаю, про то рта не раскрываю.
— А не хаживал ли арестованный к Заморцеву?
— К Заморцеву? А что этому кобелю делать у серьезного человека? Поди, в седьмой заглядывал, там живет одна — ни замужняя, ни вдова. Таких она любит.
— А не к Глафире ли Лукьяновне? — услужливо вставил городовой, не поняв
Околоточный ожег взглядом неудачливого подсказчика. Будь они один на один, городовому не миновать бы зуботычины. Лукьян Николаевич догадался, чего хочет околоточный, и спрятал усмешку под широкой ладонью.
— Мало ли кто подкатывается к Глафире. Мало ли кто думку таит с Лукьяном породниться! Прежде надо отца спросить. Я сам знаю. Девку не удержишь и на цепи, коли в невесты выклюнулась. Это правильно. А жених жениху рознь. Этот, — Лукьян Николаевич мотнул в сторону притихшего Тюменева, — сам живет за ситцевой перегородкой, исподних две пары — одна на себе, другая у прачки. А Глафиры моей добиваются люди с достатком. На той неделе сватался один с недвижимым… А что парни через забор порхают, то пусть, не мне же чинить их портки.
Городовые и околоточный раскатисто захохотали. Тимофей Карпович глазами поблагодарил старика. Околоточный сказал:
— Ввести следующего.
«Свой человек или из филеров?» — мучительно думал Тимофей Карпович, продолжая улыбаться.
В дверях показался Заморцев. Он поднял руку, оглаживая волосы, и Тимофей Карпович понял: «Держись, не дадим закопать».
— Знаете задержанного? Состоит он уполномоченным по сбору денег?
— Этот бабник-то? Да что вы! Случалось, встречал его на нашем дворе. Обхаживал Лукьянову дочку, заодно путался там и с другой.
Заморцеву нетрудно было уговорить жиличку из седьмой квартиры дать нужные показания. Молодая женщина побаивалась только очной ставки: вдруг полиция подставит другого. Но Дмитрий отыскал фотокарточку Тюменева.
Показания свидетелей и обвиняемого сходились. Тимофей Карпович надеялся, что его выпустят из участка. Так бы и случилось, но околоточному донесли, что на Шлиссельбургском тракте накрыли подпольную типографию. От зависти, что другим перепадут награды, он добился разрешения продолжать следствие.
Ночью с Невы доносились в камеру пароходные гудки, соленая брань матросов. Тимофей Карпович просыпался, представлял, как под Литейным мостом проходят лесовозы, баржи с домиками, большетрубные озерные пароходы…
Боясь впасть в тоску, он написал начальнику тюрьмы прошение — попросил разрешить ему клеить папиросные коробки. На девятый день ареста кипяток в камеру принес незнакомый уголовник, сунул под матрац сверток и шепнул:
— Спрячь в ящик с коробками. Тетя Дарья довольна и благодарит за яблоки.
Наверно, Дмитрий вспомнил! В прошлом году, когда шли повальные обыски в рабочих квартирах, он помогал Тимофею Карповичу прятать под яблоней партийную литературу. Там сейчас были закопаны деньги.
В свертке Тимофей Карпович нашел сухари, масло, сахар, колбасу и записку из нескольких слов: «Мужайтесь, повторяйте прошлые уроки французского языка». Подписи не было, но он хорошо знал, чей это был почерк. Значит, и Варя помнит о нем! Чудная, милая девушка. Тимофей Карпович больше не боялся, что ему припишут дело. Трудно будет — с воли протянутся дружеские руки. Эта была первая ночь в тюрьме, когда он заснул спокойно.