Избранное
Шрифт:
Между тем в доме на Моховой жизнь текла без изменений, если не считать того, что на «средах» стало бывать больше военных и зачастил Бук-Затонский. О событиях на фронте он был осведомлен подробнейшим образом, — очевидно, кто-то из близких ему людей служил на военном телеграфе.
Несмотря на старания черносотенцев, война, как и раньше, находила мало сторонников за Нарвской и Невской заставами, на Выборгской стороне. Попробовали и там организовать патриотические манифестации по случаю побед русских армий в Галиции. Но ряды манифестантов
Тимофей Карпович был против войны, а желал какой-то гражданской. Варя недоумевала. Где же логика? Не все ли равно, откуда идет смерть и разор? Легче понять квартирную хозяйку. Анфиса Григорьевна против всякой войны. «И за что люди несут такой тяжелый крест?» — жаловалась она иной раз Варе. А недавно Анфиса Григорьевна вернулась из лазарета в слезах и горько попрекнула Варю:
— Варенька, сестры милосердия на ходу засыпают. Ты образованная, помогла бы…
Варя покраснела. Как она сама не догадалась!
В первые дни, перебинтовывая тяжелораненых, меняя промокшие от гноя и крови повязки, она чувствовала себя беспомощной. Слезы выступали на глазах. Варе казалось, что ее неумелые руки причиняют раненым нестерпимые страдания. А потом привыкла, поняла, что солдаты не терпят слез, стараются избавиться от горьких дум. Что их ждет после выписки из лазарета? Одних отправят в батальон выздоравливающих, а оттуда в маршевую роту и снова на фронт. Другие, те, что остались без руки или ноги, вернутся домой.
Жить становилось все трудней. Деньги подешевели, пропала серебряная и медная монета. Появились новые разменные деньги — марки с портретом Николая Второго. На Выборгской стороне посмеивались: глядите, мол, люди добрые, вот кто виноват, что денежки пропали.
Бук-Затонский настойчиво теснил своего соперника. Он приезжал к Терениным уже запросто, всегда с коробом новостей и свежим анекдотом про немцев или австрийцев. Бронислав Сергеевич теперь не прочь был породниться с ним, да выжидал удобной поры. Другие члены семьи открыто симпатизировали Ловягину, заслужившему Георгия в первые же дни войны.
Однажды Варя допоздна засиделась на уроке с Борисом, Бронислав Сергеевич ни за что не хотел отпускать ее без ужина. Зашел разговор о выигрыше Бронислава Сергеевича. В воскресенье он поставил крупную ставку на вороного рысака Султана, еще ни разу не приходившего к финишу первым.
— Когда Султан обошел Мечту и Ракету, — с удовольствием рассказывал Бронислав Сергеевич, — трибуны замерли. Такого давно не бывало на Семеновском плацу. И вдруг шум, крики, я даже не разобрал, чего было больше — радостных возгласов или проклятий.
— Вот бы тысяч десять таких Султанов в кавалерию, — с укором протянула Агнесса.
— Чего, дорогая, захотели! — грубовато ответил Бук-Затонский. — Мужики доставляют на сборные пункты одних кляч, а стоящих коней припрятывают. Германские агенты — я это знаю точно — работают и в деревнях.
— На каторгу их! — Агнесса нагнулась
— Главных заводил поймали. Скоро их всех за ушко да на солнышко.
По просьбе Агнессы Бук-Затонский достал ей два билета на заседание особого присутствия судебной палаты. Варя ни разу не была даже в камере мирового судьи, а тут представился случай послушать громкий процесс. Последние дни в Петрограде усилились слухи о немецком засилье и измене отечеству депутатов Государственной думы от рабочей курии.
Накануне суда, боясь проспать, Агнесса оставила Варю ночевать. Собираться она начала с семи утра, хотя открытие судебного заседания было назначено на одиннадцать. Елена Степановна, портниха и парикмахер наряжали ее словно на дворцовый бал. Варин темно-синий костюм был единодушно забракован. Пришлось выбрать одно из платьев Агнессы.
В это утро в окружном суде был съезд именитых посетителей. Полуказарменный зал ожидания напоминал фойе перед началом театральной премьеры. Франтоватый полковник подхватил под руки Агнессу и Варю. Кругом слышалась французская и английская речь. Варя умышленно отвечала полковнику по-русски. Бук-Затонский прогуливался с генералом.
Сегодня заседал состав особого присутствия судебной палаты с участием сословных представителей. Иными Варя рисовала себе изменников: лощеные, тучные бюргеры, злобный взгляд исподлобья. В зал жандармы ввели обыкновенных, простых людей. У Петровского волевое лицо, спокойные, умные глаза. Он держался на скамье подсудимых более достойно, чем председатель суда сенатор Крашениннов.
Началось заседание. Крашениннов, поблескивая стеклами очков, каркал как ворон:
— Петровский…
— Муранов…
— Бадаев…
— Шагов…
— Самойлов…
Подсудимые вставали, отвечали с достоинством.
Крашениннов объявил, что главные обвиняемые привлекаются по первой части сто второй статьи уголовного уложения.
— Ускользнули от петли, — прошипел Бук-Затонский. — Жаль! Весьма жаль!
Варе казалось, что прокурор Ненарокомов сочетает в себе три качества — желчь, ханжество и подхалимство. Она видела, что, ставя провокационные вопросы подсудимым, он косил глаза на публику, выискивая там важных особ, как бы ища у них одобрения. Если бы от него зависело, то он судил бы каждого депутата в отдельности. Вместо одного — пять громких процессов.
Обвинительная речь прокурора изобиловала стенаниями, призывами к совести подсудимых, возгласами о верности императору. Логики в прокурорской речи не было, так же как и законности.
— В час великих испытаний социалисты Франции забыли о партийных раздорах и верноподданно встали под знамена своей родины. Господин Вандервельде, глава социал-демократов Бельгии, вошел в кабинет его величества; только русские социал-демократы, — Ненарокомов задохнулся в наигранном волнении, — предали свое отечество в тяжкую для него годину.