Избранное

Кукушкин Василий Николаевич

— Наша знакомая, — негромко сказал Тимофей Карпович. — Видела, как судили наших товарищей.

Странно! Варя поначалу даже немножко обиделась. У нее есть имя и фамилия, но, услышав второй и третий раз эти слова — «наша знакомая», она поняла, что Тимофей Карпович умышленно называет ее так.

— Нас интересует, — продолжал Тимофей Карпович, — как депутаты вели себя на суде. Буржуазные газеты пишут, что они отказались от своих убеждений. Так ли это?

К Варе вернулась уверенность. В памяти ожили показания обвиняемых, речи прокурора и адвокатов.

— Обвиняемым, — тихо начала Варя, — угрожала

каторга. Прокурор Ненарокомов пытался их унизить, толкнуть на путь предательства, говорил, что они безвольные люди, манекены, которые жили чужим умом, произносили чужие речи, выполняли чужие распоряжения. Не только каторга, но и виселица не испугала бы Петровского и его товарищей. Достойно вели они себя и выступали не обвиняемыми, а обвинителями. Прокурор потребовал лишить слова Петровского, когда тот сказал, что социал-демократическая рабочая партия — это дыхание рабочего класса.

Она говорила все громче, все свободнее. Варя чувствовала, что каждое произнесенное ею слово — это ее слово, сказанное от самой души, и видела по лицам окружавших ее людей, что ей верят…

Когда началась полоса поражений и слухи опережали официальные телеграммы, свирепая военная цензура не в состоянии была вытравить правду о том, что Россия вступила в войну неподготовленной. В очередях у булочных и бакалейных лавок передавали слова, долетевшие из действующей армии: «Сидим без патронов. Райское житье артиллеристам, им выдают по шесть снарядов в сутки… на батарею»; «Ждали 76-миллиметровых снарядов, а получили вагон с иконками. За что премного благодарны Сухомлинову и его супружнице. Германцы нас угощают шрапнелью, а мы им кажем пресвятую богородицу. Они бьют нас гранатами, а мы на окоп Георгия Победоносца выставляем. Вот так и воюем…»

Раненые всё прибывали. В лазареты превратились и казармы и думские дома. В мужской гимназии на Петроградской стороне койки уже стояли в коридорах, в утепленной гардеробной. Прибавилось заботы и Варе. Она сдружилась со старшей медицинской сестрой и нередко оставалась дежурить за нее; если в палатах было спокойно, она сама находила работу — пополняла медикаментами аптечку, меняла воду в бачках, писала под диктовку солдат письма. Если ей не надо было заниматься с младшим Терениным, она прямо из школы бежала в лазарет, чтобы хоть немного облегчить страдания раненых. Здесь она научилась ненавидеть войну. Здесь она увидела первую смерть.

В палате умирал доброволец. Он лежал на койке у окна, форточку все время оставляли открытой, а ему не хватало воздуха. Когда налетевший ветер шумел в сучьях старых кленов, раненый приподнимался и посинелыми губами жадно ловил морозный воздух.

Прошлой весной этому добровольцу, сыну владелицы молочной лавки в Твери, исполнилось восемнадцать лет. Парень умер на руках у Вари, промучившись месяца два в госпитале.

Раздумье охватило Варю. Разве мать восемнадцать лет растила сына для того, чтобы незнакомый немец, может быть отец большого семейства, проколол его штыком? А могло случиться, что немец упал бы мертвым. Чего они не поделили — юноша из Твери и пожилой немец из какого-нибудь прирейнского селения?..

Справедливо говорит Тимофей Карпович: «Война — несчастье народа». Но нельзя же кончать войну, воткнув штык в землю. Нельзя же открыть ворота

врагу!

Иногда Варе казалось, что Тимофей Карпович — тяжелый человек. Все непременно должны жить по его евангелию. В воскресенье утром Варя даже решила не встречаться с Тюменевым, но прошел час, и она вдруг сорвалась с места и выбежала на улицу. Неужели не дождался, ушел? Нет, он не ушел, еще издали она увидела его возле памятника.

Тимофей Карпович радостно кинулся ей навстречу.

— Я начал беспокоиться, не случилось ли чего, — ласково сказал он.

Варя призналась, что боится его упреков. Тимофей Карпович против войны и ее пособников, а как же она? Выходит, и она пособник, раз все свободное время проводит в лазарете.

— За доброе не осуждают, — мягко говорил он. — Облегчить страдания раненым — долг человека…

На аллее появилась необычная процессия: впереди гарцевали на длинных рейках мальчишки, за ними шла молодая женщина со щитком, утыканным трехцветными флажками, и Бук-Затонский с кружкой для сбора пожертвований. Женщина останавливала прохожих, прикалывала к груди флажок, а он протягивал кружку.

Варя все больше и больше ненавидела этого человека, предельно вежливого и предельно подлого. Она решительно потянула за собой Тимофея Карповича в боковую аллею.

Тимофей Карпович не проявил любопытства. Мало ли встречается в жизни людей, которых противно видеть на своей дороге. Но Варя сама ему все рассказала. Недавно «Петроградский листок» на первой странице напечатал речь Бук-Затонского в «Обществе помощи христолюбивому русскому воинству». Он призывал всех, кто может держать винтовку, идти защищать отечество. Думалось, что после такого выступления он и сам отправится на фронт. Варя представляла себе, как вольноопределяющийся Бук-Затонский трясется в теплушке, подложив под голову солдатскую скатку. А вечером, как и прежде, он сидел у Терениных, пил с хозяином портер и говорил, говорил, говорил…

— Все они таковы, — Тимофей Карпович показал рукой на аллею, где Бук-Затонский и его спутница торговали флажками, — эти спасители отечества. Различие у них лишь в одежонке, капитале, недвижимости, чинах, а что касается души, то она у всех у них одинаковая, в одной опоке отлитая. Если спасать отечество, то чужими руками, если жертвовать жизнью, то чужой.

Варя внимательно слушала, а Тимофей Карпович задумчивость на ее лице принял за скуку.

— Что, Варя, скучно со мной? — спросил он с грустью. — Как встретимся, так непременно про политику, как царевы министры.

Не надеялся Тимофей Карпович на свое искусство занимать Варю разговорами, поэтому иногда припасал билеты. В апреле он неожиданно пригласил ее в скетинг-ринк. Хотя Варя не раз обгоняла на катке Агнессу и Ловягина, она все же с опаской надела роликовые коньки. Круга четыре Тимофей Карпович провел ее, держа под руку, потом она осмелела, пошла сама, и оба весь вечер носились по кругу, забыв про «политику». Молодость брала свое.

Сегодня Тимофей Карпович пригласил Варю в кинематограф, там показывали фильм «У камина». По залу волнами перекатывался шепот, зрители ругали механика — шибко гонит картину, а Варю утомляло медленное движение надписей, и она с горечью думала: «Сколько в столице еще малограмотных, а в деревне…»