Избранное
Шрифт:
Из переулка за перроном наблюдала Надежда Кондратьевна. Проводив взглядом поезд, она тихо побрела к дому.
17
По просьбе петербургского губернатора командиры Енисейского и Омского полков получили предписание быть готовыми в любой час ввести солдат в Сестрорецк «ввиду тревожного времени и замечаемого брожения среди местных рабочих».
7 июля на оружейном мастеровые обнаружили в инструментальных ящиках прокламации Петербургского комитета партии «Ко всем рабочим». Спустя день
Обе листовки призывали 9 июля объявить днем памяти рабочих, расстрелянных 9 января на площадях и улицах Петербурга.
Ночью в Сестрорецк вошли солдаты. На казарменное положение перевели городовых, утренним поездом приехал исправник.
9 июля…
Как и в январе, над колоннами бастующих оружейников плыли победные флаги. Анисимов нес на древке самодельный стяг в виде хоругви: «Долой самодержавие». Чуть подальше ветерок надувал траурное полотнище «Отомстим за невинно убиенных рабочих».
Шествие возобновилось после панихиды в церкви Петра и Павла. Над рядами опять появились флаги и траурное полотнище. Николай, Василий Емельяновы и Ноговицын шли рядом. Не сговариваясь, они затянули «Марсельезу». И песня-гимн прокатилась по рядам, все нарастая.
На Выборгской улице цепочка городовых пыталась остановить демонстрацию, но их отшвырнули. Тогда исправник Колобнев кинулся в колонну, чтобы вырвать красный флаг, который нес мастеровой Сафронов. В давке кто-то подставил исправнику ножку, образовалась куча мала. Колобневу намяли бока, вываляли в дорожной пыли, отобрали шашку и бросили в реку. Городовые разбежались, только один бросился на выручку своему начальнику, но парень из приборной отвесил служаке хорошую затрещину.
Как и зимой, в январе, демонстранты прошли по улицам и собрались в читальне, послали за начальником завода. И получаса не прошло, дежуривший на улице мальчишка закричал:
— Генерал жалует, один, без стражников.
На хорах было нестерпимо душно. Дмитриев-Байцуров расстегнул китель и навалился грудью на перила.
— Бунтуете! Я разве не исполнил просьбу старост? — Дмитриев-Байцуров говорил повелительно. — Была заказана панихида. Отстояли службу и разошлись бы, так нет: устроили незаконное шествие по городу, напали на исправника и городовых при исполнении служебных обязанностей.
— Бунтовщики, как вы нас называете, уже полгода ждут ответа на свои требования, — сказал Клопов, появившись у перил, — мы устали ждать, сталь, и то знает усталость.
«Вот кто главный зачинщик! Как фамилия, мастерская?» — не терпелось спросить Дмитриеву-Байцурову, но на привычном месте, справа, он не нашел ни помощника, ни правителя канцелярии. Сам виноват: явился один, желая показать, что не боится бунтовщиков.
Внизу запели: «Вы жертвою пали». В зале не пел только один генерал. Он молча кусал губы, ему казалось, что не в церкви, а здесь служили панихиду.
Тишина наступила неожиданно. И от этой тишины Дмитриеву-Байцурову стало не по себе.
— В январе часть ваших требований выполнили. Чем сейчас недовольны? — заговорил он снова, но голос дрогнул. —
Из толпы Шатрин бросил фуражку в генерала, стукнувшись о балкон, она упала. Упершись в плечи товарищей, Шатрин крикнул:
— Оно и видно, как близки наши интересы, поп и причт только что панихиду справили, а петербургские буржуи веселятся и пьянствуют с девицами в курзале.
Дмитриев-Байцуров чуть не переламывался на перилах. Подняв руку, он призывал к спокойствию, но никто его больше не слушал, в шуме тонул голос, казалось, генерал только шевелит губами. Тогда Клопов резко хлопнул в ладоши, оружейники замерли. Дмитриев-Байцуров подумал: «Все-таки это главный зачинщик, ему слепо повинуется толпа».
Заговорил Клопов теперь спокойно, словно в небольшом кругу знакомых:
— Курзал — заведение для веселья, но плясать мазурку и распевать шансонетки, когда рядом люди плачут, простите, генерал, это то же самое, что наплевать в наши души.
Голос у Клопова негромкий, а слышно в дальних углах читальни.
— Танцы в день траура — оскорбление памяти погибших у Зимнего дворца и на улицах Петербурга. — У Клопова перехватило дыхание, он глотнул воздуха и замолчал. В читальне снова наступила тревожная тишина.
— Это не петиция, — Клопов потряс листком, — когда администрация вольна жаловать или не жаловать. Мы требуем раз и навсегда установить восьмичасовой рабочий день, приказом отменить унизительные обыски, штрафы.
Клопов передал лист начальнику завода. Опять тишина, особая. Сотни глаз следили за руками генерала: «Разорвет!» Так бывало на казенном с жалобами и петициями рабочих, но Дмитриев-Байцуров сложил лист вчетверо и убрал в карман.
— Великому князю доложу. Требование — выше моих полномочий.
Медленно оружейники расходились по домам, парни держались особняком, о чем-то сговариваясь. «Громить курзал собираются — догадался Клопов. — Это может печально кончиться: в парке скрыта рота Енисейского полка, солдатам выданы боевые патроны». Понимая, что отговорить молодых мастеровых от похода в курзал ему не удастся, он отозвал в сторону Василия Емельянова.
— Поучите богачей, только без крови. Курзал не громите, там и хорошие представления показывают, сколько наших по вечерам к ограде стекается музыку слушать. И еще помните: набуяните — пострадают серьезные люди, семейные, — наставлял Клопов. — Полиция в отместку вышлет по этапу в Сибирь.
— Не одни вечером идем в курзал, к нам присоединятся многие, уже вызвались Поваляев, Рябов, Анисимов и наш Николай, — сказал Василий. — Лишнего нам не позволят…
Все улицы, ведущие к Курорту, даже Пески, закрыли городовые, стражники и солдаты. И все-таки оружейники просочились в парк.
В курзале, распахнув дверь, парень из замочной мастерской гневно крикнул:
— Гуляете, господа? Просим честью не забывать, что у нас траур, день памяти расстрелянных девятого января…
Умолк оркестр, завсегдатаи кинулись к выходу. Так спешили покинуть курзал, что у дверей началась давка.