Избранное
Шрифт:
Без скрипа открылась дверь. Сперва из сарая протиснулся на улицу Санька, огляделся, тихо покашлял — это был его сигнал, сразу в дверях показался Николай. Он был в тулупе, ступал тяжело. «Обвешался винтовками», — догадалась Надежда Кондратьевна. Она немало удивилась, когда они свернули на тропинку к протоке.
Провалился склад у Шатрина? Плохи дела в дружине, коли муж решился побросать винтовки в прорубь — сколько риска было при выносе частей с завода, сколько труда положено на сборку. Николай и Санька сошли с тропинки. Надежда Кондратьевна спустилась с крыльца. Теперь ей был виден
«Как рождественскую елку наряжают», — одобряла Надежда Кондратьевна, а от сердца не отлегло. Муж горазд на выдумки, но ведь живут они не на хуторе. Утром прохожие заметят развешанные винтовки, кто-нибудь и донесет…
Надежда Кондратьевна была легко одета, озябла. Боясь совсем расхвораться, ушла в дом, сделала согревающий компресс, забралась под ватное одеяло, но дверь неплотно закрыла на кухню.
Муж и сын вернулись нескоро, оба запорошенные снегом.
Как камень с ее сердца сняли. Сейчас она хотела одного: чтобы снегопад продолжался подольше.
В начале пятого разбудил жену Николай.
— Накинь, Надя, платье, обыск, только не волнуйся, ничего не найдут, — успокоил он ее.
Теперь и Надежда Кондратьевна услышала негромкий стук. Николай открыл дверь. Всю кухню заняли городовые. Застучали еще чьи-то шаги на крыльце. Городовые молча расступились, пропустив исправника, Соцкого и шпика в штатском.
— Имеем ордер на обыск, — буркнул Колобнев.
Соцкий, городовой и понятой отправились в малый дом и в сарай. Двух городовых Колобнев послал на чердак, в ребячью, на кухню. Сам вместе со шпиком производил обыск в большой комнате. Они прощупали матрас, затем Колобнев выбросил белье из комода. Шпик озабоченно стеком простукивал пол, стены, с табуретки проверил потолок, ничего не нашел подозрительного.
— Пошарь там, — приказал Колобнев, показывая на портреты Николая и Надежды Кондратьевны, висевшие рядом на стене.
Шпик резко дернул за портрет Надежды Кондратьевны, сорвал гвоздь, по обоям скользнул и упал на пол газетный сверток. Развернув его, шпик ахнул:
— Списки!..
Колобнев взял находку. «Наконец-то. Партийные взносы. Вся Сестрорецкая социал-демократическая организация, — радовался он про себя. — Долго полиции не везло, подсылали на оружейный занесенных в черный список с Патронного, Лесснера — и толку никакого, как клеймо было у них на лбу, дальше кооперативной лавки и похоронной кассы их не пускали».
Подпирая плечом шкаф, Николай с застывшей в глазах усмешкой наблюдал за полицейскими. Те разглаживали захватанные, в масляных пятнах листки, складывали на стол, придавливали чугунной подставкой.
— Батька твой обучался грамоте у солдат инвалидной команды, а что выделывает. Слышали — сборища происходят в его доме на Никольской, догадываемся, чья лодка ходила в Финляндию, а с крючка все срывается, лис он настоящий, ты же — сущий карась — угодил прямо на горячую сковородку, — Колобнев, повелительно постучав по спискам, продолжал: — Доигрался с огнем, на себя пеняй.
—
Колобнев, выпятив живот, загородил ему проход.
— Жертвователей чохом в социал-демократы определили, — продолжал Николай. — Присовокупите и Александру Федоровну, императрицу! Следуя примеру величайшей отзывчивости и доброты августейшей попечительницы, принимали и мы, старосты, пожертвования. Деньги по спискам собраны на бедность и лекарство чахоточным мастеровым, инвалидам русско-японской войны. От подписей никто не откажется. За человеколюбие в России пока еще не сажают.
Колобнев растерянно уставился на листы: подписи и кресты неграмотных, — а если эти гривенники, двугривенные и верно — пожертвования на бедность?
— Пушкаришь. — Колобнев повысил голос: — Крепость на долгие годы выхлопочу.
— В Евангелии сказано: делись чем можешь с ближним, — потешался уже открыто Николай над исправником.
Городовой вынес из маленькой комнаты связку книг:
— Под матрасом схоронено.
— «Настольная книга для народа», «Спасение души в трезвости», «Русское богатство», — называл Колобнев, перебирая книжки, погрозил кулаком: — В батьку и деда пошел.
— В свою фамилию, — дерзко уточнил Николай, — в оружейников Емельяновых.
— Будь моя воля, без деликатности упрятал бы в Сибирь по двенадцатое колено Емельяновых, дома сжег, пепелище отвел бы под чертополох, — разгорячился Колобнев.
— Дома Емельяновых не одну бурю и грозу выстояли.
«Этот Емельянов куда опаснее батьки: умен, хитер и дерзок, — злился про себя Колобнев. — Обыск ничего не дал. Кто-то, видимо, предупредил…»
Ушли полицейские, Надежда Кондратьевна уложила спать малых сыновей. Санька сложил белье, расставил на комоде безделушки. Николай молча прибил гвоздь, повесил портрет жены и поправил свою собственную фотографию.
— Можно, Надя, и спать…
Надежда Кондратьевна внезапно пробудилась — Николая не было рядом. Надвинулся страх: увели. Такое бывало, сколько людей втихомолку забрали. Она вскочила с постели и замерла: в щель под дверью пробивался свет из кухни. Открыла дверь, — муж хозяйничал, готовил пойло корове, сыпал муку.
Делал он это нескладно. Надежда Кондратьевна взяла у него кулек, ловко размешала подсыпку, сняла с гвоздя полушубок, Николай отобрал, повесил на место.
— Поваляйся в постели, скорей выгонишь хворь, — сказал он, — сено корове я задал.
В следующую ночь Николай снял с деревьев винтовки, перенес в сарай, вычистил, смазал. Завтракали, когда пришел связной с Выборгской стороны. Николай крепким узлом связал две винтовки, предупредил:
— Сидеть с ними неудобно, почаще курить выходи в тамбур.
В тот же вечер остальные винтовки были отправлены в Москву.
Недели через полторы Соцкий с младшим городовым навестили Емельяновых.
— Квартира, Емельянов, тебе приготовлена казенная с отоплением, освещением, — объявил Соцкий. — Можно взять смену белья, расческу, деньгами три рубля, а сухари баба принесет.