Избранное

Кукушкин Василий Николаевич

Инструктор проницательным взглядом обвел дружинников.

— Коли действовать с умом — в своих не попадешь.

— Пуля — дура, Суворов так ее окрестил, — бросил Иван.

Николай нахмурился: попадет брат впросак, много тараторит, ему пока молчать бы и ума набираться.

— У настоящего стрелка пуля умная, она найдет офицера и жандарма, — наводил инструктор.

— Таких стрелков на ярмарке в балагане показывают, — сказал Анисимов.

— Ваш Соцкий не из цирка, а в муху на дуге попадет, когда телега катится, — сказал инструктор и зарядил

револьвер. — Я в детстве пугача не держал, а потребовалось — из пулемета, винтовки, револьвера стреляю, бомбы бросаю. Научиться метко стрелять — хитрость небольшая, надо чувствовать револьвер и знать — промахнуться нельзя. В момент восстания рядом с офицером и жандармом может оказаться свой человек. А случится, что и он вскинет винтовку, — опереди, стреляй в правую руку, из строя его выведешь. Таким я представляю себе дружинника на баррикадах, в будущих уличных сражениях.

Шашлык ели в охотку, отстреляв, разъехались. Иван уехал с Паншиным. У Николая в лодке был инструктор. Незаметно разговор перешел на то, чем жила петербургская боевая техническая группа.

— Не спускайте глаз с лавочников и босяков, — говорил инструктор. — Никакая узда их не удержит, а полиция — если не зачинщица погромов, то открыто потворствует расправе с социал-демократами.

— Наши лавочники и босяки от казенки не осмелятся выйти на улицу с ломом, кистенем, револьвером, — сказал убежденно Николай. — Оружейники им быстро намнут бока.

— Не зарекайся, — предупредил инструктор. — В стране сложная обстановка. В типографии — закон о булыгинской думе. Три курии, и все — для имущих. Недовольна куцыми правами думы и буржуазия, но помещики, купцы, заводчики сторгуются с царем.

— Сторгуются, — поддакнул Николай и спросил: — А с какого боку нам наваливаться на ряженую думу?

Инструктор вынул из-за голенища газету «Вперед».

— «Ряженая», метко сказано. Ленин называет булыгинскую думу совещательной палатой без всяких прав. Царь дарует ее народу вместо конституции.

Николай опустил весла.

— «Конституционный базар», — прочитал он вслух название статьи. — Хлестко. Почитаю — и по кругу.

Спрятав газету за подкладку фуражки, Николай взялся за весла.

— А меньшевики в Петербурге вместо дела все раздор вносят, умничают? — спросил он.

Инструктор развел руками: зачем, мол, разговор вести, ясно, — но все же ответил:

— На запятках чужой кареты разъезжают; своей-то они не имели и не имеют. Играют по-прежнему в революцию, карточные домики строят. В коленках у них появляется дрожь, когда слышат о неизбежности народного восстания и вооруженного захвата власти.

21

Зима установилась за одну ночь. Вечером ветер гонял по улицам Разлива опавшие листья, а утром дома, сады, дороги были в рождественском снегу.

Николай накануне взял отгульный день. Через Рябова передали, что в полдень ему надо непременно быть в Питере на Приморском вокзале. Что за поручение? Кто передаст? Рябов не знал.

У буфета первого класса прохаживался

Андрей, тот самый, что увел когда-то Николая из кружка народников. Он был сейчас похож на купца — в шубе, каракулевой шапке, важно переставлял дубовую трость.

— Едем к моим цыганам, — похохатывая, говорил он громко. — Жена никуда не сбежит, а цыганки — прелесть.

Состав на Озерки еще не подали. Пассажиров было немного, и они держались ближе к вокзалу. Прогуливаясь по платформе, можно было побеседовать, не навлекая подозрения.

— Слышал про милость царскую? — спросил уже серьезно Андрей, когда последний из пассажиров отстал от них шагов на десять. — Прибавка жалованья на сто двадцать рубликов старшему городовому. Привесок хороший — корову купить можно, сапоги справить и на черный день отложить.

— Казна — бездонная! — вяло отозвался Николай. — Прислужников во все времена задабривали.

Андрей опять о том же:

— И погуще станет в России полицейских, теперь на четыреста душ обоего пола в городе положен собственный городовой.

Подали к платформе поезд. Николай подумал: «Наконец-то Андрей скажет про то важное дело, ради которого он приехал».

— И младший городовой милостью царской не обойден, — продолжал Андрей все с той же непонятной Николаю заинтересованностью. И что ему далась прибавка жалованья полицейским?

— Поздравлять городовых охоты не имею, — огрызнулся Николай.

— И зря, — Андрей остановился возле последнего вагона, — про царскую прибавку следует в соборный колокол бить. Затем и вызвал, и это, поверь, не только мое мнение. Прибавка городовым — тоже взрывчатка, рванет похлеще динамита.

— Рвануть — рванет, только не очень, — сказал Николай разочарованно. — Всем известно, что испокон веку полиция состоит у казны на обильном кормлении.

Помолчав, Андрей спросил:

— До Петербурга докатилось — в образцовой опять произвели сбавку расценок. Правда?

— И в ложевой скостили. — Николай незаметно для себя оживился. — В замочной начальник и мастер жмут на рабочих, выслуживают наградные к рождеству.

Николай хоть и случайно, но сам развил замысел партийного поручения.

— Листовку бы на заводе сочинить, — заговорил Андрей. — Факты хлесткие, царская милость: полиции — прибавки, а рабочим — опять сбавка расценок. Поденщики несемейные одну койку на двоих снимают, на завод ходят в разные смены.

— Толковая листовка встряхнет, растормошит и тех, кто ни во что не вмешивается, — согласился Николай.

Прав Андрей, давно ли зачислили на завод городовых, положили хороший кошт: жалованье, квартирные, казенные дрова и освещение. И вот новое царское повеление о благах полиции.

Самому Андрею не пришло в голову использовать в листовке о царском повелении и прежний указ о создании заводской полиции, а рабочий связал, и удачно.

— Только за квартиру, дрова, керосин и свечи нашим дармоедам положено: надзирателю — шестьсот рублей в год, городовым — полторы сотни на рыло, — разошелся Николай.