Избранное
Шрифт:
— Иду.
Подхватывая спадающую косу, Алена зашептала громким шепотом:
— Это Тася, Веночкина мать. Может, договоришься с ней постирать, посуду помыть. Чего тебе на отдыхе возиться? Она расторопная, умелая. Есть, правда, за ней… Ну, это я тебе потом…
Нина осталась одна. Где-то были дети. За дверью, в кухне или на веранде, незнакомая женщина говорила Алене:
— А мне теперь ни от кого помощи не надо. Правда, Алена Ивановна? Квартирка у нас есть, мама из Пашинки десяток кур привезла, яички свои будут, поросенка в том месяце
Щемящую зависть к чужой жизни вдруг ощутила Нина. Устойчивым трудовым миром веяло от этого разговора. А что у нее? Ни дома, ни хозяйства. И не надо ей услуг, за которые придется платить, а надо ей самой какую-нибудь работу, потому что денег у нее нет, а сколько ей может присылать Георгий?
— Нинуша… — позвала Алена.
Черноволосая женщина оглядела Нину ласковыми глазами.
— Дождалась Алена Ивановна дорогую гостью. Уж и мы все ждали, ждали…
Она оказалась не такой молодой, как представлялось Нине по голосу. Очень складная женская фигура, чуть раскосый разрез глаз, скуластое, миловидное лицо. Она стояла, явно выжидая.
Алена прервала неловкое молчание:
— Куда дети подевались? Кушать давно пора.
— Тут они, внизу. С Вениамином рыбу ловят.
Тася с той же ласковой улыбкой смотрела на Нину даже тогда, когда говорила с Аленой:
— А мне что сейчас делать, Алена Ивановна?
— Клубнику заканчивай, если время есть.
— Часа два поработаю, потом на ту сторону сбегаю, мне там овес для курочек обещали.
Она вышла, высоко неся свою темную голову.
— На все руки, — вздохнула Алена, — и пошить, и помыть. Может, и устроит ее Николай на турбазе. Меня тут многие за нее осуждают, ну, это потом. Детей надо покормить.
На столе красовалась жареная утка, окруженная пирогами и пирожками, соленьями и маринадами.
Пошли за детьми. Аленин участок кончался обрывом. Внизу, в ущелье, пенилась зеленая река. От воды веяло холодом. На плоском камне неподвижно вытянулся Вениамин с удочкой. Артюша возился у берега, заглядывая под мокрые камни. Он боялся поскользнуться, от этого сильнее припадал на ногу, спотыкался и хватался руками за камни.
Сверху дети казались совсем маленькими. Жалкая, ковыляющая фигурка мальчишки и девочка, сидящая в сиротливой позе, с подогнутыми коленками.
Она могла пожалеть их до отчаяния, но сдержала себя. Не надо этого. Нельзя. Над ними было синее небо, раскачивались сосны, шумела река.
Дети не сразу услышали голос Алены. Первый поднял голову Вена, посмотрел вверх, тотчас взмахнул удочкой и принялся ее скручивать. Дети поднялись по крутой дорожке, и в ведерке, которое несла Гая, бились носами о стенки две маленькие синие рыбки.
— Выпустили бы их, — пожалела Нина.
— Ага, какая хитренькая! — с азартом закричала Гаяна. — Ни за что не выпустим.
—
Она уже сменила юбку на черные сатиновые шаровары и на минутку оторвалась от грядки, чтоб взглянуть на добычу.
— Они на мокрицу берут. Знаешь, под камнями такие серые мокрицы сидят, — захлебываясь, объяснял Артюша. — Нина, я тоже буду ловить. Мне Вена удочку даст. Да, Вена?
Он держал Вениамина за рукав и смотрел на него радостно-преданными глазами.
— Даст, конечно, даст. У него удочки есть, — пообещала Тася.
В запачканных землей, обтягивающих ее шароварах, с тяпкой в руках, она чувствовала себя так же непринужденно, как в платье. Присев на корточки, она быстро перебирала каждый клубничный кустик, выдирала вокруг него сорную траву, несколькими ударами тяпки рыхлила землю. Ряды, которые она прошла, четко и ярко зеленели на темной земле.
Алена кричала с крыльца, что пора за стол, а Нина с детьми все стояли, завороженные красивой работой.
— Я тоже хочу так, я тоже, мама, — заныла Гаянка.
— А вот уже и Николай Богданович бежит, — сказала Тася.
И только тогда Нина повела детей в дом.
Николай ел много, не разбираясь, как каждый наработавшийся за день мужчина. Настроение у него уже переменилось. Приезжало начальство, похвалили новый корпус турбазы, и Николай долго рассказывал об этом Алене, требуя ее неослабного внимания.
— А Магомаеву это, конечно, не понравилось, так он все уводит, уводит Бабича и Эсенова. Я говорю: вы хоть взгляните внутрь, на отделку, а он их к парникам тащит. Ну что там, в парниках, смотреть? А сам мне мигает. Я, мол, в твою пользу их увел, там у тебя лежаки в два яруса, кто знает, как к этому отнесутся… Ты меня слышишь?
— Конечно, слышу.
— Я рассказываю, а ты ложкой по кастрюле скребешь.
— Что ж мне теперь, не есть, не дышать?
Снова назревал раздор. Нина спросила первое, что пришло в голову:
— Николай, а что за ярусы там у тебя?
Он отвлекся и стал объяснять, какое это нужное приспособление для турбазы, особенно в летние месяцы и в зимний сезон, когда наплыв и турбаза прямо-таки трещит, а двухъярусные койки, вроде спальных вагонов, сразу удваивают число мест. Николай на свой риск оборудовал ими несколько комнат в новом корпусе, но, как всегда, нашлись злопыхатели и консерваторы.
— Говорят, будто лагерь напоминает нары тюремные, — горячо размахивала руками Алена. — Нет, ты посуди, кому напоминает? Туристам, которые приезжают, самое большее по двадцать лет. Они никаких лагерей и не видели и, даст бог, никогда не увидят.
Вмешался Николай:
— И потом, какие они тюремные? Светлые, чистые… Разве тюрьмы такие бывают?
— Коля! — предостерегающе окликнула Алена.
В дверях стояла Тася, уже опять в полосатом платье, умытая, подмазанная.
— Ну, я пошла, Алена Ивановна. Если Веночка вам не нужен, я его с собой возьму — овес донести.