Избранное

Адамян Нора Георгиевна

— Действительно несговорчивая бабушка…

— Ты иди, папа, — тихо сказал мальчик, — ты иди куда тебе нужно. Я совсем не боюсь оставаться один.

Леонид Сергеевич набирался духа, чтобы произнести: «Ну и мне не так уж обязательно» — или что-нибудь в этом роде, но не успел, потому что между ним и Сережей вклинился запыхавшийся Свиридов. Его разгоряченное от слез лицо выражало полное удовлетворение.

— Отпустила, — сказал он деловито, — только просит, чтоб вы на наши окна посмотрели.

Они посмотрели на освещенные

окна третьего этажа, где женский силуэт изящно взмахивал платочком.

— Она извиняется, — разъяснил Свиридов, — и еще говорит, чтоб вы ей помахали.

Леонид Сергеевич чувствовал себя больше чем обиженным — оскорбленным. Его никогда не выставляли за дверь. Но он превозмог желание повернуться спиной к дому и увести мальчиков без всякого приветственного жеста. В нем победил человек, которому всегда хотелось, чтобы люди вокруг него были счастливы или, во всяком случае, спокойны. Он тоже помахал бабушке, которая пыталась своим платочком что-то сигнализировать.

— Она говорит, чтоб мы в девять обязательно были дома, — расшифровал Свиридов, — а то у нее давление повысится.

«Ну и пес с ней, пусть повысится», — мстительно подумал Леонид Сергеевич.

Теперь, когда они несколько задержались, у него был предлог отвести мальчиков в кино, где показывали только мультфильмы и пускали в зал не по сеансам, а в промежутках между короткими картинами. Он завел их в фойе, купил им в буфете мороженого и ирисок «Золотой ключик».

После сеанса ребята должны были ждать его у кассы.

— Вот еще, — недовольно сказал Сережа.

Но отец настаивал и только «на всякий случай» разрешил, после пятнадцати минут ожидания, отправляться прямо в метро и домой.

9

Теперь Леонид Сергеевич мог пойти к Валюше и сказать ей, что между ними все должно быть кончено.

И по дороге он несколько раз чувствовал облегчение оттого, что в дальнейшем ему не придется ни о чем молчать и останется у него один дом, как у всех людей. Снова в его жизни будет все просто и ясно.

Леонид Сергеевич уговаривал себя укрепиться в этом решении, но когда представлял Валюшу и сознавал, что она будет жить отдельно от него, сразу исчезали все благоразумные доводы и наваливалась тяжкая тоска.

Лифт был занят, и он побежал на пятый этаж, не то для того чтобы ускорить, не то для того чтобы отдалить эту встречу. Надо было все сказать ей в первую же минуту и сразу уйти. Она поймет.

Их отношения приносили ей только потери. Валюше пришлось оставить работу в геологическом управлении. «Производственный роман» в тайне сохранить нельзя. Сослуживцы все заметили и утвердили раньше, чем они сами определили свои отношения.

На каком-то юбилейном вечере, куда традиция обязывала сотрудников являться с женами, Зою познакомили с Валюшей. Интерес к этой встрече двух женщин

висел в воздухе ощутимый, как туман.

Дома Зоя сказала как бы между прочим:

— В общем, эта Валюша даже ничего. Только похожа на заспиртованного недоноска. Такого, знаешь, с большими глазами во лбу.

Это было особенно зло, потому что в какой-то тысячной доле верно. Тогда еще ничего решающего не произошло, кроме необходимости и радости видеть Валюшу каждый день. Бороться с этим Леонид Сергеевич уже не мог.

Они и не боролись. Валюша жила в большой коммунальной квартире, где ее помнили еще ребенком, любили и опекали. Вначале это очень осложняло и без того нелегкое положение Леонида Сергеевича. К нему относились недоброжелательно. Особенно бушевал дядя Филипп, мастер одного из номерных заводов. Один раз он просто захлопнул перед Леонидом Сергеевичем входную дверь. Другой раз, выпив для храбрости, кричал на кухне об аморальных женатых людях. Отважная Валюша, несмотря на протесты Леонида Сергеевича, втащила старика к себе в комнату, поставила на стол четвертинку и с какой-то бесшабашной веселостью, которая всегда восхищала Леонида Сергеевича, спросила:

— Ну, тогда рассуди, дядя Филипп, что нам делать? Мы вот год уже бьемся, не знаем. Может, ты что скажешь?

Дядя Филипп мрачно сопел, а под конец чокнулся с Леонидом Сергеевичем и в слезной беспомощности требовал:

— Ты ее береги. Не обижай. Она… Она знаешь какая? — И из далеких лет своей молодости извлек определение прекрасного: — Она цветок душистых прерий…

В ту ночь, дома, Зоя сказала, слегка сощурив глаза:

— Ты, вероятно, сегодня был на банкете? Водку пили?

И прошла к себе в комнату, оставив мужа перед столом, как всегда тщательно приготовленным для вечернего чая.

Он покорился подброшенной ему лжи, как покорялся и потом год, два, три. Как покорялись они оба с Валюшей, загадывая не больше чем на один день вперед. И в этот день они отодвигали серьезные разговоры из страха потерять короткое время, отпущенное им для счастья.

Валюша одиноко тосковала в праздники, когда все обязаны веселиться в кругу семьи, скучновато проводила свой отпуск в обществе таких же одиноких подруг. Очень рано овдовев, она не могла иметь семьи. Созданная для материнства, отказалась от ребенка. И все из-за него.

Все-таки она на что-то надеялась. Один раз сказала:

— Мне приснился сон: я открываю тебе дверь, а ты стоишь с чемоданчиком…

Он сперва не сообразил:

— Ну и что?

— Да ничего, — рассмеялась Валюша, — с чемоданчиком, и все.

Леонид Сергеевич тайком смастерил из какого-то старого футляра крохотный кожаный чемоданчик и следующий раз, едва она открыла дверь, протянул ей эту символическую игрушку, как бы говоря: вот я, весь тут…

Шутка была невеселая, но Валюша умела радоваться пустякам.