Избранное
Шрифт:
лишь у неё такие же права,
что и у смерти — душу возвышает.
Всё прочее — слова, слова, слова…
* * *
Теснота — почти уют,
темнота — почти свобода,
не на шутку непогода
разгулялась, капли бьют
то впопад, то невпопад
по стеклу
целый мир дождём пронизан,
вымок с головы до пят.
Хорошо в такой ночи,
укрываясь с головою,
просто быть самим собою —
ни любимой, ни свечи
бесполезной, ни мечты,
ни прозрения ночного —
ничего тебе такого,
что достойно суеты.
Хорошо, зависнув средь
отсыревшего бетона,
слушая, как монотонно
хлябь колотится о твердь,
полуспать, но извлекать,
поминая Пастернака,
мрак из света, свет из мрака,
из забвенья благодать.
Полуспать, но подгонять
слово к слову, к строчке строчку,
забывая ставить точку,
не умея перестать,
низвергаясь, словно дождь,
изливая на бумагу
эти слёзы, эту влагу,
эту внутреннюю дрожь.
Чтобы строки шли внахлыст
и крест-накрест, как угодно,
лишь бы падали свободно
на безмолвный этот лист,
лишь бы длилось колдовство,
бормотанье, причитанье,
слов неправильнописанье, —
этот шум из ничего.
Как я начал — Теснота
уподоблена уюту,
темнота — свободе, будто
ночью жизнь уже не та.
Ночь. Бессонница, Чернил
влажный след по белой тверди —
бесполезное усердье.
Сколько ж я истратил сил,
совмещая хлябь и твердь,
сотворяя новый хаос.
Раньше мне ещё казалось,
что рифмовки круговерть
помогает воссоздать
этой жизни бестолковость,
несуразность,
Что же я хотел сказать?
Ничего. Читатель мой,
спи, усни. По нашей крыше
барабанит дождь всё тише.
Спи. Потом проснись и пой,
в тишине своих квартир —
Утро красит ярким светом…
Ты проснёшься на рассвете.
Как прекрасен этот мир.
Ты проснулся. Я заснул.
У тебя жена и дети.
Я один на этом свете,
словно дождь. Тревожный гул
слышен мне сквозь чуткий сон:
бормотанье, причитанье,
этот стих без окончанья,
этот мрак со всех сторон
* * *
Чтобы жизнь начать сначала,
позабыв былые страхи,
нужно мне чтоб устояла
церковь Кулича и Пасхи,
чтоб навеки уцелела
и над хаосом всемирным
поднималась и желтела
светлым заревом ампирным.
За зелёною оградой,
за трамвайными путями,
возвышаясь где-то рядом
между Господом и нами,
у завода, у больницы
противотуберкулёзной,
не уставшая светится
над землёю этой слёзной.
Это здесь меня крестили.
Это здесь, ещё в начале
всех утрат, перед могилой
бабушку мы отпевали,
и за бортовой машиной,
под рыданье духовое,
по дороге по булыжной
шли неровною толпою.
Я не шёл, но детским зреньем
помню проводы, другие.
Может всё моё спасенье
в этой страшной ностальгии.
Потому что разучился