Избранное
Шрифт:
отделил двадцать столбов - верста, еще двадцать - вторая верста. Или
можно еще так считать: четыре телеграфных столба отвечают по дистанции
пяти делениям; значит, сорок столбов - это полсотни делений, а
восемьдесят - сотня. Даже необязательно пересчитывать все столбы:
заметил, сколько красных пятен - верстовых будок - до противника, а
потом, если противник между двумя будками, надо сосчитать последние
столбы. Все равно как на
Конечно, чтобы пересчитать будки и столбы, скажем, на протяжении
трех-четырех верст, надо примерно на версту отойти в сторону и залезть
с биноклем на дерево или на другую вышку. Ну, на это уйдет, скажем,
час-полтора. Так ведь у поезда на тыловой стоянке всегда время
найдется!
Рассказал я про свое изобретение комбатру, он подумал и одобрил
его. Да и что было делать? Другого инструмента, кроме телеграфных
столбов на линии, все равно я не имел.
Значит, железная дорога - дальномер.
Но не только дальномер.
При мне были карта и компас. Ориентируя карту по линии железной
дороги (сорок шагов в сторону!), я с помощью компаса начал отсчитывать
углы для стрельбы. Получалась у меня буссоль. Правда, буссоль эта была
довольно капризная - вспотеешь, пока сделаешь отсчет угла, особенно
при ветре: компас так и выскальзывает из пальцев, а карта полощется
парусом и хлопает тебя по носу... Но все-таки работать было можно.
Чтобы усовершенствовать прибор, я, заточив карандаш, нанес на
циферблате компаса деления угломера - не шесть тысяч, понятно: делений
уместилось только шестьдесят. Но и это ведь усовершенствование!
Так или иначе, а мои снаряды стали теперь ложиться куда кучнее.
Петлюровцам от этих приборов не поздоровилось!
Теперь мы с комбатром изучали "материальную часть", то есть
устройство самого орудия. Ясное дело, что артиллерийский командир
должен знать орудие, как машинист знает свою машину.
Но мне хотелось другого - самому стать к гаубице и пострелять! А
для этого надо изучить действие прицельного приспособления. Комбатр
начал было разводить академию, говоря, что нельзя брать курс
материальной части с середины, но я все-таки уговорил его раньше всего
заняться со мной прицелом. Стали мы разбирать на приборе устройство
стекол, линз, отражательных зеркал, чертить, считать... И я уже
представлял себе, как стану сам к орудию, а Малюгу попрошу в сторону.
Установлю дистанцию делений на полтораста, угломер 30 - 00 - и
бабахну. Без смеху я не
стариком. Вот остолбенеет! Да тут у него борода встанет дыбом!
Но так мне и не удалось в этот раз проучить заносчивого старика.
В команде обнаружилась прореха, и я должен был прервать занятия
артиллерией...
В эти дни я уже не раз подмечал, что дисциплина у нас в поезде
начинает похрамывать. Но у меня просто руки не доходили разобраться в
этом деле. Ни минуты свободной! Потом, вижу, дело пошло хуже. Отдашь
распоряжение, а проверишь - оно не выполнено. Я сразу даже не понял:
откуда такое? Правда, сам я постоянно в отлучках, а это вредит
дисциплине, но ведь в поезде матрос! Федорчук всегда оставался за меня
на правах заместителя командира. А человек он надежный и твердый,
осадит кого хочешь. Так в чем же, думаю, дело?
Никак я не мог доискаться. И вдруг один случай открыл мне глаза.
Оказалось, что сам мой помощник и заместитель товарищ Федорчук начал
выкомаривать!
Вот что он однажды выкинул. Возвращаюсь я как-то из штаба - в
штабе происходил разбор боевых операций за неделю, - подхожу к поезду
и слышу: машинист кричит, бушует у себя в будке, уйти грозится. Все
ребята фыркают и перешептываются. Я, понятно, к своему заместителю,
матросу: "В чем дело, что случилось?" А он сидит себе на лафете,
ничего не говорит, ни на кого не смотрит, а только зажигалку чиркает:
зажжет и погасит, зажжет и погасит...
Что же оказалось? Матрос ни с того ни с сего придумал в поезде
морской порядок завести - отбивать склянки. Не знаю уж, всерьез он или
для потехи, вернее всего от безделья, эту чепуху затеял, а только
приказал склянки отбивать машинисту паровозным гудком. Велел машинисту
смотреть на часы с цепочкой и подавать короткие гудки: в двенадцать
часов бить четыре склянки - четыре гудка, а в час - две склянки и так
далее.
Машинист, рассказывали, даже потемнел весь и затрясся. "Пошел
вон! - закричал он и чуть не влепил свои часы матросу в лоб. - Тут
тебе не аптека со склянками, а паровоз!"
Едва я помирил их после.
Пустяковый как будто случай, ерунда! И сделай это кто-нибудь
другой, не матрос, тут бы и говорить не о чем: ну, поссорились двое из
команды - и помирились. Только и всего. Но Федорчук своим поступком
меня прямо обескуражил. Да и это, как обнаружилось, была не первая его