Избранное

Григорьев Николай Федорович

сердца.

Илья Николаевич, слушая болтовню молодого человека, добродушно

улыбался, временами вставляя неопределенное: "Да, да, конечно..."

Затем, напомнив о деле, высказал намерение поехать в одноконном

экипаже.

Чиновник тотчас сделал строгое лицо:

– Нельзя-с. Во-первых, по нашим дорогам, тем более сейчас

распутица, одна животина не потянет. Нужна пара. Во-вторых, не

осмелюсь вам и пару подрядить. Согласно вашему чину и должности вам

полагается

тройка.

– Ну зачем же такая формальность...
– пробормотал Илья Николаевич

и тут же прикинул вслух: - Две с половиной копейки серебром за лошадь

с версты. Тройка встанет втрое. За каждые сто верст, выходит, я должен

отдать семь рублей с полтиной, не накладно ли?

Чиновник кинул пренебрежительно:

– Но ведь вы же не из своего кармана. Вам ассигнованы суммы...

– Да, конечно, - сказал Илья Николаевич. - Но по-моему,

казначейская копейка тоже любит счет. Впрочем, я вам своего мнения не

навязываю, тем более что вы следуете заведенному порядку.

– Именно! - оживился молодой человек. - Именно! А заведенный

порядок, он, знаете, что говорит?

И Ульянов не без интереса узнал, что существует особое

правительственное "Расписание", согласно которому почтовые станции

обязаны запрягать генерал-фельдмаршалу 20 лошадей; митрополиту,

сенатору и полному генералу - 15. Фельдъегерю для гоньбы назначаются

курьерские лошади - сколько потребует. Майоры и чиновники восьмого

класса...

Тут молодой человек сделал приятную улыбку и вставил:

– А вы, господин Ульянов, имеете быть таковым... разъезжают на

четверке либо тройке лошадей. Далее...

Илья Николаевич, дивясь этим "лошадиным" рангам, поискал глазами,

куда бы сесть.

Чиновник тотчас предложил ему кресло, а сам выхватил из рук писца

приготовленную уже подорожную и исчез в кабинете губернатора.

Ждать не пришлось, чиновник обернулся мгновенно.

– Его сиятельство желает вам, господин Ульянов, счастливого пути,

а когда воротитесь, рад будет узнать ваше мнение о состоянии школьного

дела в губернии. Извольте получить подорожную...

x x x

Илья Николаевич Ульянов принадлежал к тому слою передового

русского общества, в котором отмена крепостного права была воспринята

как акт величайшей гуманности монарха. Это были честные, но, увы,

наивно верившие в "помазанника божия" люди, совсем не приспособленные

к политическому анализу событий. И неудивительно. Ведь даже Николай

Гаврилович Чернышевский - гордость и знамя передовой России того

времени - не был знаком с произведениями

Маркса.

Так или иначе, реформы в 60-х годах следовали одна за другой.

Правительство учредило мировой суд, а для крупных правонарушений - суд

присяжных по европейскому образцу.

Возникли земские учреждения. К руководству народным образованием

была допущена общественность; с этой целью стали создаваться

губернские и уездные училищные советы. Наконец министр народного

просвещения "мнением положил", то есть согласился с тем, что

постановка школьного дела, и в первую очередь на селе, требует

коренного улучшения. Тут же виднейшие педагоги и ученые, деятели

просвещения были приглашены разработать проект нового устава массовой

народной школы; наиболее радикальные из них, как, например, К. Д.

Ушинский, стали мечтать о ликвидации в России неграмотности.

Илья Николаевич Ульянов отнесся к происходящим переменам

восторженно. "Где быть теперь учителю, если он считает себя достойным

этого высокого призвания?
– сказал он себе.
– Только в гуще народной!"

И осенью 1869 года без колебаний расстался с учительской деятельностью

в Нижнем Новгороде, с благоустроенной жизнью в столице поволжских

городов.

Притомившиеся за дорогу лошади побежали весело и резво. Одна из

пристяжных порывалась даже удариться вскачь, пока не осадил ямщик.

"Ишь, припустили, сивки-бурки! - улыбнулся Илья Николаевич,

слушая дробный перестук дюжины копыт. - Отдых почуяли, кормушку!

Теперь их и понукать не надо!"

Впрочем, он и сам с приближением станции приободрился. Наконец-то

можно будет опомниться от дорожной тряски, выколотить из одежды пыль,

умыться, сесть за стол и перекусить.

Смеркалось. Видимые горизонты стали сужаться, и на фоне светлого

еще неба зачернели телеграфные столбы.

"Телеграфная линия... - мысленно отметил Илья Николаевич. - Эти

линии - тоже проводники знаний и света, и хорошо, что начали

прочерчивать матушку-Русь в разных направлениях... Ба!
– вдруг пришла

ему на ум веселая догадка. - Ведь в ближайшем же уездном городе, надо

полагать, есть телеграфная станция. Подам-ка я депешу друзьям в Нижний

Новгород! Как они там? Мол, привет с дороги. Преодолел лужу наподобие

миргородской. Пребываю в отличном расположении духа!"

И шестилетняя жизнь Ульянова в Нижнем Новгороде, еще полная живых

отголосков в его душе, воскресла перед ним. Даже ощущение дороги

пропало: словно он уже и не в тарантасе.

Двухэтажное с бельведером каменное здание Нижегородской мужской