Избранное
Шрифт:
Шум во дворе стихает.
— Айнунддрайсихьтаузенднойнхундертзексундцванцихь!
Мы уже не люди с именами и фамилиями, мы просто номера.
— Здесь,— отзывается Решин.
— Завтра остаешься на блоке.
Макс оглядывает двор круглыми глазами и снова выкрикивает:
— Айнунддрайсихьтаузенднойнхундертдрайцен!
181
Это мой номер. Кричу:
— Я! — и поднимаюсь.
— Хочь ту!
Это значит — иди сюда!
Иду, не оборачиваясь, к крыльцу, ощущая на себе тревожные
— Ичь до блокэльтестера,— приказывает писарь.
Вхожу на половину Штрика. Полы натерты до блеска, пахнет сосной, поджаренным луком и мясом. Вижу Янека.
— Тридцать одна тысяча девятьсот тринадцатый? — спрашивает он меня по-немецки и, улыбнувшись, кивает в сторону широкого шкафа, на котором вверх дном стоят начищенные ведра.
Прохожу. За шкафом — Штрик, в очках, с газетой, разложенной на маленьком столе. На одном из углов стола — вазочка с гвоздиками. Над цветами на стене — хлыст с плетеной ручкой.
— Покатилов?
— Да.
— Будешь с завтрашнего дня стоять у ворот. Понял?
— Да.
— Надо отвечать: «Слушаюсь».
— Слушаюсь.
Штрик снимает очки и, положив их в футляр, начинает скрипучим голосом объяснять обязанности торвертера.
— Понял?
— Понял. Можно вопрос?
— Можно.
— Могу я посоветоваться с товарищами?
Штрик недоуменно морщит лоб.
— О чем?.. Впрочем, понимаю, можешь. Иди.
У крыльца меня ожидают Виктор, Олег и Шурка — он уже вернулся, выменяв колбасу на хлеб. У Виктора и Олега лица встревоженные, у Шурки довольное.
— Уборщиком? — спрашивает он.
Я молчу: на крыльцо выплывает Виктава. Слышится мелодичный звон колокола, и мы первые заходим в шлафзал.
— Штрик предлагает мне место торвертера,— говорю я, садясь на матрац.
— И прекрасно,— светлеет Олег,— а мы уже черт знает что подумали.
— Слава богу,— улыбается Виктор.— Что же ты сразу не сказал?
Я делюсь с товарищами своими опасениями. Они успокаивают, а Шурка называет меня младенцем.
182
— Тебе зверски повезло,— уверяет он.— Так уж всегда, если повезет, так во всем, и наоборот… Ты счастливец, я это сразу заметил.
6
Утром, когда все уходят на работу, мы с Решиным остаемся во дворе. Профессора вскоре уводят в общий лагерь — его берут работать в лазарет,— а я сменяю у ворот торвертера Ганса.
Передо мной опустевший лагерь. Сквозь колючую сетку вижу симметричные ряды крыш, ступенями спадающие к крепостной стене; массивную трубу крематория, зеленый угол лагерной кухни. Надо мной очень мирное голубое небо, воздух прозрачен, и кажется, что где-то рядом поля: пахнет ромашками.
Обманчивый покой! Я знаю ему цену. Но все же мне повезло, и я, конечно, постараюсь использовать свое новое положение, чтобы помочь друзьям. Но надолго
Хожу вдоль проволоки, как часовой. Смотрю то на окна своего барака, то на проулки внизу. Обязанности мои не сложны. Я должен прислушиваться к командам, раздающимся в общем лагере, и передавать их на блок; должен распахивать ворота, если поблизости покажется эсэсовец, уведомив предварительно о его появлении старшину. По вечерам я обязан никого не выпускать из блока, не разрешать разговоров через проволоку и обмен колбасы на суп или на хлеб. По опыту Ганса знаю, что последняя обязанность выполняется далеко не всегда, и это мирит меня с моей новой ролью.
Солнце припекает все сильнее. Расстегиваю ворот куртки, и в этот момент в противоположном конце лагеря раздается:
— Блокшрайбер!
— Блокшрайбер! Блокшрайбер! — тотчас откликаются повсюду голоса.
— Блокшрайбер! — кричу я, повернувшись к своему бараку.
В окно высовывается лысина Макса. Через минуту он показывается на крыльце со своей неизменной черной папкой. Вытирая лоб платком, быстро семенит толстыми ножками мне навстречу; его розовые щечки упруго трясутся, в глазах — чрезвычайная обеспокоенность.
Я открываю ему ворота пошире. Он, кивнув, проносится мимо, все набирая скорость. Его обгоняет гигантскими скачками молодой долговязый писарь с девятнадцатого блока. В лагере вновь воцаряется тишина.
Я продолжаю ходить. Примерно через полчаса снова передаю команду:
183
— Блокфризер!
Мимо меня кубарем пролетает Виктава с белым свертком под мышкой. Опять хожу и опять время от времени кричу:
— Хлеб получать!
— Старшину лагеря!
— Разносчиков еды!
В обед за эти труды мне дают две порции супа. Одну я съедаю, вторую оставляю в котелке и прячу его в умывальной. Янек спрашивает:
— Цо, нимаешь аппетита?
Я говорю, что это для товарищей. Янек улыбается лисьей улыбочкой. У него в углу припрятано три полных полуторалитровых котелка. Потом он хвастает, что меняет суп на колбасу, по два кружка за миску; колбасу же жарит на маргарине с луком — не жареная ему «не смакуе».
— Дорого берешь,— говорю я,— за миску полагается одна порция колбасы.
— То в вольном лагере, а не на карантине… А ты почему знаешь?
Отвечаю, что мне как торвертеру сообщил об этом Штрик, и отправляюсь на свое место.
Под вечер приходит Антон. Кажется, он не очень удивляется, увидев меня у ворот.
— Повезло, говоришь? — басит он, усаживаясь на ступеньку по другую от меня сторону проволоки.— Ну, и добро.
— Послушай, Константин,— после небольшой паузы произносит он, поглядывая на угол кухни,— у вас тут один офицер-десантник есть, мне давеча Шурка передавал… Как он парень, ничего?