Избранное
Шрифт:
Но вот во двор из общего лагеря (наш блок считается карантинным) вбегает запыхавшийся писарь. Мальчики, «герр комендант» и писарь пристраиваются к нам. Звучит: «Мютцен аб!» — и все замирает. По ступенькам неторопливо поднимается наш вчерашний палач, высокий белокурый эсэсовец.
Старшина кричит: «Ахтунг!» — поворачивается и, не доходя трех шагов до эсэсовца, рапортует:
— На блоке номер восемнадцать триста двадцать пять человек. Триста девятнадцать в строю, в том числе блокперсонал и я, и шесть умерших в ночь. Итого…
Эсэсовец
— Кого это триста двадцать пять? — медленно выговаривает он, щуря глаза.
Видим, как трепещут пальцы вытянутых по швам рук старшины.
— Простите, блокфюрер, не человек, а заключенных,— тихо произносит он.
После поверки из строя выходят только писарь, «герр комендант» и мальчики. Мальчики идут в барак — Янек на левую половину, Мишель на правую — и принимаются за уборку: натирают полы, смахивают пыль, протирают до блеска стекла — все это нам хорошо видно через открытые окна.
Мы ждем команды «разойдись», но старшина дает другую команду:
— Новичкам стоять, остальные могут сесть.
Черт бы его побрал! Что ему от нас еще надо?
— Повторяйте за мной,— приказывает он: — Блокэльтестер Адольф Штрик… Ну?
Мы повторяем. Старшине не нравится. Мы повторяем еще раз.
— Хорошо. Штрик — это я. Дальше. Блокшрайбер Макс Тульчинский.
Очень приятно. Повторяем. Кто еще?
— Блокфризер Ярослав Виктава.
Повторяем. Старшина поправляет нас: «Не Виктйва, а Вйк-тава». Тянем хором: «Виктава». Всё?
— Еще раз, сначала,— требует Штрик.
Занятие как будто безобидное и даже небесполезное: неплохо знать на всякий случай имена эсэсовских пособников,— но ноги начинают ныть, спина тоже, и это делает нас невнимательными.
Штрик пытается разнообразить свои педагогические приемы.
173
Оп произносит первое слово: «Блокэльтестер»,— а мы должны дружно прокричать его имя и фамилию. Это нам удается. Но имя блокшрайбера мы путаем с именем блокфризера, и за это приседаем десять раз с вытянутыми вперед руками. Наконец усваиваем звания и имена писаря и фризера: повторяем без ошибок. Штрик, однако, не довольствуется коллективным ответом. Он начинает вызывать из строя и экзаменовать по одному. Раздаются звонкие удары резины — двое падают.
— Сволочь,— шипит Олег.
Виктор на него цикает.
Штрик смотрит на меня.
— Выходи!
Выхожу. Отвечаю без запинки. Старшина спрашивает:
— Ты владеешь немецким?
— Немного.
В глазах Штрика мелькает интерес. Он бросает строю: «Разойдись!»— и поворачивается ко мне.
— Откуда знаешь язык?
— Учился.
Штрик откидывает назад крупную голову. Пальцы руксцеп-ливает на животе.
— Кто твой отец?
— Учитель.
Штрик выставляет одну ногу вперед.
— За что ты попал в лагерь?
Я молчу. Штрик усмехается, потом кричит:
— Прочь! — и уходит в барак.
Я
— Тебе надо было сказать ему. Соврал бы что-нибудь поскладнее в крайнем случае. Глядишь — и перепало бы чего-нибудь.
— Например?
— Например, назначил бы тебя уборщиком.
Бухает колокол. Льется стрекочущий свисток. Олег, я и Виктор переглядываемся. Неужели уже полдень?
Снова строимся, снова практикуемся в дружном снимании шапок, наконец поверка заканчивается и начинается раздача обеда.
В центре двора появляется «герр комендант», он же блокфризер, бритоголовый Ярослав Виктава, облаченный в белый передник. В руках круглый блестящий черпак. По правую сторону
174
от него с перекинутым через плечо полотенцем становится Япек, по левую — Мишель.
Виктава поднимает руку — «внимание». Мишель отвинчивает крышку бачка — вместе с паром по двору распространяется дразнящий запах горячей брюквы. Янек подает нам знак подходить. Виктава сует блестящий черпак в похлебку и, заглядывая каждому в лицо, начинает отмерять порции.
Даже со стороны заметно, что он опускает черпак то глубже, чтобы захватить погуще, то водит им по поверхности и выливает в котелок одну жижу. Ему, очевидно, доставляет наслаждение сознавать, что одних он может делать счастливыми, других несчастными, вызывать благодарные улыбки и мученические гримасы: ведь сейчас в этом черпаке похлебки вся наша жизнь. Одному старичку французу, присевшему, чтобы лучше видеть, весь ли суп переливается из черпака в котелок, Виктава выплескивает половину порции на руки. Старичок чуть не плача пробует спорить. «Герр комендант» бьет его черпаком по лицу.
— Тоже гад,— бормочет Олег.
Виктор смотрит на бритоголового глазами ястреба.
Моя очередь. Ставлю котелок как положено, на край бачка. Виктава, благосклонно взглянув на меня, спрашивает:
— Сколько лет маешь?
Я молчу. Виктава кричит: «Не понимаешь по-русску?» — и вливает мне полчерпака. Протестовать, конечно, бессмысленно. Отхожу. Друзья меня укоряют; я нахожу в себе силы улыбаться и не поддаюсь уговорам принять от них по четыре ложки супа в возмещение недолитого в мой котелок.
Усевшись в дальнем углу двора, видим, как Шурка хватает опорожненный бачок, тащит его в сторону и выскребывает из него остатки в свой котелок. Виктава ему не препятствует, и Шурке удается захватить еще один бачок.
Мы отправляемся в умывальную и, ополоснув котелки, уговариваемся вздремнуть часок-другой во дворе. Появившийся в умывальной Шурка ухмыляется, скаля крепкие зубы, и говорит, что вздремнуть не удастся, так как мы не у тещи в гостях, и что он имеет до нас дело.
— Какое дело? — спрашивает Олег.