Избранное
Шрифт:
бог свидетель на нем нет греха. Да, бог свидетель. Так почему его грызет тревога? Ведь если даже, Христос все искупил. Возлюбленный души моей. Хранят объятия. Все пролитые в мире слезы. Омыты кровью Агнца. Если грехи твои алы убелятся. Только против святого духа нет нет. Надо спросить преподобного отца, но нет нет не может быть. А ЕСЛИ? Никогда не простится, никогда. Никогда. Потому что с ним БЫВАЛО. Да! Часто. Не так уж долго, о не так. Но БЫВАЛО. А ЕСЛИ? Только однажды о только ОДНАЖДЫ и никогда НИКОГДА. Но этого не может быть, нет, не может быть, а все другие. Омыты кровью агнца. И
Стыд и срам, что в субботу среди дня погода испортилась, да еще воскресенье такое выдалось безоблачное, когда никто бы особенно не жалел, если б хоть весь день лил дождь. И сейчас чудесное весеннее утро, о лучшем и мечтать нечего, почти не угнетает, что опять настал понедельник.
Генри повернул за угол, на главную улицу, и оказалось, в двух шагах впереди шагает мистер К. П. Макдермот. Мистер Макдермот самый знаменитый адвокат в городе, говорят, он уже вполне мог бы стать судьей, если б захотел. Но Сид объяснил Генри, в чем загвоздка: если у юриста хорошая практика, ему невыгодно переходить в судьи, тут куда меньше денег заработаешь. Никакого сравнения. Конечно, для города большая честь, если его коренной житель вышел в судьи, а все-таки нашим горожанам очень повезло, что Макдермот при них остался. Его уже несколько раз избирали мэром, и хоть он не священник, но много лет читает проповеди в англиканской церкви (в нашей церкви это называется — местный проповедник, объясняла мама).
Так вот, шагает мистер К. П. Макдермот, крупнейший законник города, председатель Общества юристов, как известно Генри; на нем костюм в тоненькую полоску, похоже, новенький, с иголочки, в руках трость, и, однако, если не знать, кто он такой, подумаешь — самый обыкновенный прохожий. И Генри сказал себе — ладно, только подождите, быть может, настанет день. А вернее сказать, наверняка настанет день. Тогда и он будет вышагивать, как мистер Макдермот, и размахивать тростью. И да, конечно, какой-нибудь юнец, начинающий подручный адвоката, будет смотреть на него и с почтением, и с завистью. Но только, подумал Генри, он-то, в отличие от мистера Макдермота, сам станет высматривать такого юнца. И заговорит с ним по-доброму, хорошо понимая, как он робеет (но и как жаждет, чтобы его заметили), понимая, какого труда стоило начинающему достичь первой ступеньки в своей профессии, и он охотно скажет юноше два-три ободряющих слова.
И он шел за Макдермотом по пятам, упиваясь своими мечтами, а потом с дорожки, ведущей к мосту через реку, на главную улицу вышел здешний мировой судья. Приостановился, подождал Макдермота, и они пошли дальше вместе, и Генри, идя следом, урывками слышал их разговор (да, они условились встретиться и обсуждали одно дело: вот жалость, превосходный малый — и так сам себя загубил), и оттого, что он слышит этот разговор, он будто чудом вырос в собственных глазах. Но услыхал он не так уж много, совсем недолго ему было с ними по пути… а потом через улицу перешел Сид, Генри подождал его, и они вместе поднялись по лестнице.
Девушки уже отперли контору, стояли и, еще не сняв чехлы с пишущих машинок, болтали и поправляли прически. А Сид по обыкновению тотчас взялся за работу, захлопотал, выглянул из своей комнатки и спросил, кто там готов, ему надо кое-что продиктовать. И одна из девушек взбила напоследок кудряшки, взяла блокнот и карандаш и прошла к нему. А Генри открыл окно для другой, и она сказала — какой славный денек! Хоть убейте, не поверю,
о нет
…тут в дверь постучали, и он выглянул, и какой-то человек сказал, что ему надо видеть мистера Грэма,— человек маленького роста, в рабочей одежде, без пиджака, только жилет поверх рубашки, и к поясу прицеплен кожаный мешочек для денег.
Видите ли, сказал Генри, мистер Грэм еще не пришел.
Тогда человечек пошарил в кармане, достал листок синей бумаги, и Генри понял, что это такое, и спросил, можно ли ему посмотреть.
А это был исполнительный лист, который он сам посылал: истец Торговая компания Хантер Брос, ответчик Джеймс Уоткинс, чернорабочий; причитается 9 фунтов, 15 шиллингов и 9 пенсов плюс судебные издержки.
— Вы хотите уплатить? — спросил Генри.
И тот стал ругаться.
Он ругался громко, на всю контору. В соседней комнатке все стихло, Сид, истый джентльмен, сразу перестал диктовать. Конечно же, все трое прислушиваются, и Генри почувствовал себя еще более неловко от такой ужасной ругани.
— Пожалуйста, сюда,— сказал он, провел посетителя к себе и закрыл дверь.
И посетитель пошел выкладывать ему все подряд, хоть Генри и повторял ему снова и снова — пожалуйста, не надо так выражаться, это неприлично, девушкам в соседней комнате слышно.
Он из кожи вон лез, объяснял Уоткинс, выплачивал по нескольку монет, когда только удавалось выкроить хоть парочку. Черт подери, что еще человек может? А теперь ему присылают эту гнусную бумажонку!
Ну, видите ли, сказал Генри, в таких делах мы просто обязаны выполнять поручения наших клиентов. Подождите минутку, сказал он и стал перебирать бумаги в поисках нужного документа. Да, сказал он, вы, очевидно, оставили без внимания мое письмо с предупреждением, что вам будет вчинен иск.
Тьфу, пропасть, сказал Уоткинс, больно мудрено ты разговариваешь, приятель.
И Генри сказал — прошу прощения. Разрешите мне объяснить все по порядку, и можно будет обратиться к фирме Хантера за новыми распоряжениями.
Ну уж нет, этого он не желает, заявил Уоткинс. У него жена и полдюжины ребят, всех прокорми, да еще жена два месяца пролежала в больнице. Тут он увидел, какое у Генри стало лицо, и сказал — ладно, ваша братия, верно, дополна наслушалась басен про хворых жен да про кучу ребятни. Так вот, приятель, я тебе выложу чистую правду, только это между нами, ясно?
Около года назад он попал в переплет, сказал Уоткинс, и это его здорово подкосило. Он тогда работал возчиком, развозил молоко, и с деньгами было туго. Ну, и он сам не знает, как оно получилось… ему всегда разрешалось несколько монет оставить при себе, чтоб было чем дать сдачу, а иной раз среди дня случалось дома прилечь передохнуть, и кто-то из детишек, видно, добрался до сумки с деньгами, нашел себе игрушку. Коротко говоря, его уволили и засудили, и всего-то дали полгода условно, да вот беда, пропечатали о нем в газете. И он никак не мог найти другую работу. А пока он был без работы, жена и задолжала в магазине. Что ж ей еще оставалось, детишки бы вовсе изголодались, они и раньше-то жили впроголодь. Ну а сейчас он нанялся в одну пекарню, развозит хлеб, но, если сызнова потянут в суд, ему совсем лихо придется. И что жена хворала — это тоже чистая правда, не угоди она в больницу, он бы уже почти расплатился с долгом.