Осенний полдень дымчато-хрустален,и счастье за углом в полуверсте.Трепещет как пятнистый парус Таллинн,и камни стали словно на холсте.А в Кадриорге небо так ветвисто,что в клочья раздирает синеву.И грустно зеленеет Олевисте,как моховая древность наяву.И я как старый город, и пока мнееще не отряхнуться от судьбы.Я в старом Таллинне хожу по камни,как ходят в бор по крепкие грибы.
СЛУШАЯ СОНАТУ
Играешь в жизнь, не глядя в ноты.Бежит соната наизусть.Хохочет трель. Но всё равно тыв игру подбрасываешь грусть.И вот до грани безразличьядоходит
звук, как тайный знак,и грохает тоска мужичья,как бы по клавишам кулак.В сонате легкой канонадакому же может угождать?Того, что есть, не больно надо,а чего нет — так туго ждать!И трет хомут, туга подпруга,скрипит телега без колес.И не выходишь ты из кругазабот и звуков, дум и слез.
(«А так — какой мне интерес»)
А так — какой мне интерес,топорщась и топырясь?На! Как арбуз меня — на взрез,а хочешь — и на вырез.Бери скорее алый кус,не бойся подавиться!Пусть на тебе я зарекусьотныне зреть и злиться.Ну а сама ты — на отрез,навыверт и навылет.Тебе, свались оно с небес,и счастье опостылит.В обузу буду? Обойдусь!Сойдет и без арбуза.И с плеч долой, как грустный груз,на то ведь ты и Муза.
(«Хорошо поворожить»)
Хорошо поворожитьво цвету под вишнями,да не шибко споро житьс годиками лишними.Хоть бы их помалу деть,а куда — не станется.Дал бы бог помолодеть —знал бы, как состариться.
(«Не болит и не хворается»)
Не болит и не хвораетсяи живется беспредметно,понемножку умирается,безобидно, незаметно.Потихоньку, понемножечку,без иронии жеманнойподцепляешь с блюдца ложечкунесоленой каши манной.Всё-то чудится да кажется,что повестки не дошлются,что размажется та кашицана лице ребячьем блюдца,что и так всё образуется.Об одном лишь и грустится —что отпетая разумницане придет со мной проститься.
ЖЕНСКИЙ ПОРТРЕТ
Дочурку чудную баюкая,разнеженная в прах и в пух,тысячегрудая, сторукая,стоишь под завистью старух,блестишь здоровьем в палисаднике,свежа, как утренний надой,и за тобою день на задникенаписан краской молодой.На нем в воздушной пене мылятсяпеленки или облака,и ты сияешь, мать кормилица,слепой бутылью молока.
ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ СОБОР
На чухонском камне и трясинебесновался царственный топор.По монаршей дарственной Трезинийпрямо к небу выводил собор.В Гаге, Копенгаге и в Стекольнебомбардиру дикому Петрутихо откликались колокольни,стоя на предутреннем ветру.И на грани ветхого рассветапрямо в космос на какой-то съездангел улетает, как ракета,ставя на земном пространстве крест.
(«Под шапками каштанов старых»)
Под шапками каштанов старыхна грядках лавочек, чисты —пенсионеры на бульварах,как бледноглазые цветы.Из полинялых незабудок,как бы открыв тихонько дверь,смиренно смотрится рассудокв такое краткое теперь.От рук, трудами удрученных,от мудрых рук куда-то вбок,как пончик, катится внучонок,стряпухи-жизни колобок.
В ТЕ ДНИ
В те дни, когда ужом мой дикий пращуреще не вился возле Перводреваи тело тощее тащил и плющил ящер,по животу земли распластывая чревои голову подняв, как кособокий ящик,боялся неба и планет звенящих,во дни свирепого накала и нагрева,во дни великих вод, кишмя кипящих,и папоротников чешуйчатопокровных,во дни любовной страсти хладнокровныхи скользкой похоти чудовищ полуспящих,в те дни, когда летали, и катались,и сталкивались, и братались,друг другу и гудели и трубилиродные поезда, и монопланы,и броненосцы, и автомобили,когда пропарывали океаныракеты, взмахивая плавниками,еще тогда, орудуя веками,природа-рукосуйка во припадкевеселой
силы строила догадки,изображая вживе на модели,что с ней самой случится в самом деле.
ИВАН НА ОПОКАХ
(Из цикла «Новгородское зодчество»)
Вовек не нашивал сапогты, лапотник и божий ратник.Какую жизнь, Иван с Опок,ты положил за славу братних,сермяжных трудовых кровей,неповоротливой породы, —и от подножья до бровейты простодушие колоды.Ты языками не звонил,ты не глаголил с колоколен.Кого всю жизнь ты боронил,не быв своею волей волен?Кого всю жизнь ты поборалдушою кряжистой, подспудной?Чью землю ты всю жизнь орал,склоняясь выей многотрудной?И с кем делил кусок сухой,горбушку зачерствелой доли?Микулин сын, ты шел с сохой,насытя силой мышцы поле.Ты, и приземист и плечист,напряг до боли шею бычью,душою прост и телом чист,и предан русскому величью.Ты — грудью настежь, напролом!Угрюмый, дюжий, добрый, ражиймужик, напяливший шеломи ставший у судеб на страже.
УНИВЕРСАМ
(фуга)
Всё во мне, и я во всём.
Тютчев
Я думаю, я сам себе универсам,куда я захожу по надобностям разным.Открыт бываю я и людям, и часам,пространству грузному и хрупким чудесам,погоде на сердце и пьяным голосам,и кособокой скуке, и соблазнам.Всё есть во мне, чтобы по горло жить!(В придачу ко всему и распри даже.)Фасованно могу себя я предложить,готов с утра к великой распродаже.Завистники-глаза сверкают, как витрины,устраивая трижды в день смотрины.Сквозь них проходит день в универмаг,облизываясь, будто бешбармак.Вот полки, белые и твердые, что кость,нагружены чуть охлажденным мясом.Утроба нежится, подобная колбасам.Но кто это «ого!» проокал басом?Кто взгляд в меня забил, как в стену гвоздь?Не трогайте меня! Своим я занят делом!А если нужно что — ходите по отделам.Вон головы мои, как лысые сыры,лежат, лишенные и плеч и шеи,и рады, что в них есть червивые траншеи,и рады от дыры и до дыры.Лежат они, округло хорошея,как с неба выставленные миры.Лежат они невдалеке от масла,которое белеющую плотьпоставило стеной, за пряслом прясло,но в масле не катаются. Колотьножом их не велел Господь,и по частям они обречены железуи жизни, как вседневному надрезу.Располосованный наискосок,как лососины розовый кусок,не может рот полунемой открыться,а кровь густеет, как томатный сок.И из ладони, словно из корытца,сухие пальчики, как веточки корицы.И каждый мой отдел не оттого ль высок,что мне затылок, темя и високукрасили и соль и сахарный песок?Ой, полным-полна авоська!Есть и перец в ней и лук.Не жалей ни слез, ни воска,ни утраты, ни разлук.Всё есть во мне. И жить — как жрать и жрать.Надежде я свояк, а делу кум.Могу товар своей рукой-владыкой братьи по-лукулловски жевать рахат-лукум.Рабочий день, бывает, разворчится,а в деньгах ветер, свист и кутерьма.Соскочит с полки баночка горчицыи в руки прыгает сама...Чужой огромной жизни послужи-ка,и прянут пряности в открытый рот, как рать,язык и нёбо обожжет аджика,крапивой продерет. А жить — как брать и жрать.Во всякой жизни есть и нужен привкус,но жизнью торговать, ей-Богу, нелегко!Проторговался — так возьмут за гривку-сда и на солнышко, как за ушко.Проторговался — так сиди и шамкай,гляди вослед, как в самый зад судьбе,когда универсам с универсамкой,качая сумками, идут к себе.Ой, пустым-пуста моя авоська!В ней не я ль попался в сеть?С плеч головушку ты сбрось-ка,что ж ей попусту висеть?Всё есть во мне. И назло контроверзамчиновничьим и страхолюдью зимуниверсам стоит, как универзум,как суетливый Божий гомозин.И стану ожидать я с Богом очной ставки,в полночный час всплакнув по волосам.И буду ждать на судном на прилавке,когда закроется универсам.Как вы полны, земные пять минут,когда пекут блины, белье стирают,торгуют телом, песенку поют,целуются, в квартире прибирают,в трамвае едут и судьбу клянут,животики от смеха надрывают,рожают и пускают в дело кнут,возводят из соломинок уют,по морде бьют, ломают, созидают,и дремлют, и от пули умираютиль просто Богу душу отдают.