Избранное
Шрифт:
Сумерки уже сгустились, и в кофейнях стали зажигаться огни. Зажглись фонари и на ручных тележках, возле которых мальчишки играли в свои обычные игры. На мусорных кучах, как всегда в это время суток, дрались кошки с собаками. Ясмина шла к Гамалийе, и в ее пылающем страстью сердце не было места жалости. Она нисколько не колебалась, но ей было страшно, так как казалось, что все вокруг смотрят на нее. Она немного успокоилась, только когда, пройдя Даррасу, свернула в пустыню. Но полностью успокоилась лишь в доме Бейюми, в его объятиях. Когда она
— Боишься?
— Да! — часто дыша, ответила Ясмина.
— Нет, ты не из трусливых. Ну–ка расскажи, в чем дело.
— Они пробрались по крышам в дом Керима, а на рассвете собираются покинуть улицу, — призналась Ясмина еле слышно.
Бейюми стукнул кулаком.
— На рассвете! Сукины дети!
— Они убедили его бежать. Почему бы тебе не дать ему уйти?
— Когда–то, — иронически усмехнулся Бейюми, — Габаль покинул улицу. А потом вернулся. Этих насекомых надо давить.
— Он не знает жизни, — растерянно произнесла Ясмина, — но и смерти не заслужил.
— На нашей улице хватает сумасшедших, — презрительно скривил губы Бейюми. Ясмина умоляюще взглянула на него и опустила глаза, прошептав, словно самой себе:
— Когда–то он спас меня от смерти. Бейюми грубо захохотал.
— А ты отдаешь его в руки смерти, и, таким образом, вы квиты, но начавший проигрывает!
Ясмина почувствовала острую боль в сердце.
— Я сделала это потому, что ты для меня дороже жизни! — с упреком сказала она.
— Без них нам будет легче дышать, — ответил мужчина, нежно гладя ее по щеке. — Если же придется трудно, тебе найдется место в этом доме.
Ясмина немного воспрянула духом:
— Если бы мне предложили поселиться в Большом доме, но без тебя, я бы не согласилась.
— Ты преданная девушка!
Ясмину задело слово «преданная», и вновь ею овладело беспокойство. Уж не издевается ли над ней этот человек?
Времени для разговоров не было, и она поднялась, чтобы идти. Бейюми проводил ее до задней калитки сада. Она отправилась в дом Керима, где ее уже ждали муж и его друзья. Сев рядом с Рифаа, Ясмина сказала:
— За нашим домом следят. Хорошо, что твоя мать оставила зажженным фонарь на окне. Бежать лучше всего на заре.
Заки, заметив, как печален Рифаа, промолвил:
— Ему тяжело покидать улицу. Но разве в других местах мало больных? Они ведь тоже нуждаются в исцелении.
— Когда болезнь затягивается, требуется больше лекарств, — заметил на это Рифаа.
С состраданием глядя на мужа, Ясмина думала о том, что убить его — значит совершить преступление. Сейчас она страстно желала обнаружить в нем хоть один недостаток, за который он заслуживал бы кары. И тут же вспоминала, что Рифаа единственный в мире человек, который был к ней добр, а наградой за доброту ему будет смерть. Одновременно она проклинала себя за эти мысли и твердила себе, что добро должен делать тот, к кому жизнь была добра. Она заметила, что Рифаа смотрит на нее,
— Жизнь твоя дороже нашей проклятой улицы! Рифаа, улыбаясь, возразил:
— Это говорит твой язык, а в глазах твоих я вижу печаль. Ясмина вздрогнула. Горе мне, подумала она, если он способен читать мысли так же, как способен изгонять ифритов. И постаралась успокоить его.
— Это не печаль, а страх за тебя.
Тут Керим поднялся и вышел из комнаты, чтобы приготовить друзьям вечернюю трапезу. Через некоторое время он вернулся, неся таблийю. Все уселись вокруг нее. Ужин состоял из хлеба с сыром, простокваши, огурцов, редиски и кувшина пива. Керим разлил пиво по стаканам со словами:
— Этой ночью нам необходимо согреться и взбодриться. Все выпили, а Рифаа сказал:
— Алкоголь возбуждает ифритов, но придает бодрость тому, кто освободился от своего ифрита.
Он бросил взгляд на Ясмину, и она, поняв значение этого взгляда, откликнулась:
— Завтра ты освободишь меня от моего ифрита, если Аллаху будет угодно сохранить нам жизнь.
Лицо Рифаа засияло от радости, а друзья, поздравив его, снова принялись за еду. Их руки, разламывавшие лепешки, соприкасались поверх блюд с едой. Казалось, они забыли о подстерегавшей их смерти. Вдруг Рифаа заговорил:
— Владелец поместья желал, чтобы потомки его были подобны ему. Но они уподобились ифритам: они глупы, а он не любит глупцов. Так он мне сказал.
Керим с сожалением покачал головой, проглотил кусок и сказал:
— Если бы у меня была хоть частица его силы, все было бы именно так, как он желал.
— Если бы, если бы… Какой толк в этих «если бы». Надо действовать! горячо убеждал Али.
Рифаа тоже возвысил голос:
— Мы сделали немало. Мы беспощадно боролись с ифритами, и каждый раз, как мы изгоняли ифрита, его место занимала любовь. И все это мы делали бескорыстно.
— Если бы нам позволили продолжить наше дело, — печально произнес Заки, — наша улица наполнилась бы здоровьем, любовью и миром.
— А я удивлен, — протестующе воскликнул Али, — зачем мы решили бежать, когда у нас здесь столько друзей!
— Если ты еще не окончательно избавился от своего ифрита, — ответил на это Рифаа, — то не забывай, что наша цель — исцеление, а не убийство. Человеку лучше быть убитым, чем убивать. — Обернувшись к Ясмине, он вдруг спросил: — А ты почему ничего не ешь и не слушаешь?
Сердце Ясмины сжалось от страха, но она поборола его и сказала:
— Я удивляюсь вам, как можете вы так весело беседовать, словно находитесь на свадьбе!
— Завтра, когда ты освободишься от своего ифрита, и тебе станет весело.
Оглядев лица друзей, Рифаа продолжал:
— Некоторые из вас стыдятся быть миролюбивыми, ведь мы дети улицы, на которой уважают только силу. Но сила не только в том, чтобы держать людей в страхе. Бороться с ифритами во много раз труднее, чем нападать на слабых или состязаться в силе с футуввами.