Избранное
Шрифт:
А в зале звучали стихи.
Но только, наверно, ошибся поэт, тот хлопец — он белыми не был убит. Прошло девятнадцать немыслимых лет — он все-таки дрался за город Мадрид! И вот он — стоит к Сталинграду лицом и смотрит, бессмертный, сквозь годы, сквозь бури туда, где на площади Павших борцов испанец лежит — лейтенант Ибаррури. ПасионарииИзвестно ли было Ольге Берггольц, что Светлов здесь, в зале, — не знаю. Скорее всего нет. Об этом, видимо, не подозревали и стоявшие рядом слушатели, хотя, аплодируя Ольге Федоровне, они, как мне казалось, аплодировали и ему.
Михаил Аркадьевич в тот вечер не выступал.
О чем он думал в те минуты? Может быть, об услышанных стихах побратима?.. А может быть, о том, что он написал позже, в 1957 году?
«Вот уже много лет ко мне приходит эхо «Гренады». Оно возвращается из Китая, из Франции, из Польши, из других стран. В этом, конечно, заключается большое счастье, но есть и ощущение горечи. Неужели я — автор только одного стихотворения? Хочется думать, что это не так…»
Поэт был прав. При имени его тогда, в начале 50-х, тотчас кроме «Гренады» вспоминались и «Пирушка», и «Рабфаковка», и «Песня о Каховке», и конечно же великолепное стихотворение «Итальянец» — такое же значительное, как и «Гренада».
Это правда. Но правда и другое. Тогда многие считали, что Михаил Светлов пережил свою славу, что он исписался. Он действительно подолгу не публиковал своих новых стихотворений, и в Доме литераторов или в баре № 4 на Пушкинской площади, где мельком можно было видеть Михаила Аркадьевича, нередко слышались брошенные ему вслед, обидно переосмысленные его же строки: «…умер Светлов. Он был настоящий писатель…»
О, этот обычай поэтов — «в круг сойдясь, оплевывать друг друга!». Он чаще бытует среди молодежи, которой свойственна категоричность суждений. Ведь было же время, и Светлов написал:
«Товарищи классики! Бросьте чудить! Что это вы, в самом деле, героев своих порешили убить на рельсах, в петле, на дуэли?.. (Как будто это была прихоть классиков — убивать своих героев… — М. Ш.). Я сам собираюсь роман написать — большущий! И с первой страницы героев начну ремеслу обучать и сам потихоньку учиться. И если, не в силах отбросить невроз, герой заскучает порою, — я сам лучше кинусь под паровоз, чем брошу на рельсы героя…»
Пройдут годы. Много повидавший и переживший Михаил Светлов напишет:
«Сколько натерпелся я потерь, сколько намолчались мои губы!..»
Родятся и строки:
«Молодежь не поймет наших грустных усилий, постаревшие люди, быть может, поймут!..»
Поняли и молодые и пожилые. Помогло понять время. Помог и сам поэт — новым взлетом своего вдохновения с середины 50-х годов.
Старый мир! Берегись отважных Нестареющих дьяволят!.. Неизменно мое решенье, Громко времени повелю. — НеНад этими строками стоит посвящение — Ольге Берггольц…
Пришли новые лавры. Пришли премии. Правда, после смерти.
«Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали…»
В памяти моей еще одна, последняя встреча со Светловым.
Я уже был на выпуске, когда Михаил Аркадьевич пришел в Литературный институт вести творческий семинар поэзии.
Я решил побывать на первом занятии его семинара.
Михаил Аркадьевич был в хорошем настроении, щурил в улыбке свои глаза.
— Что же, давайте знакомиться. Я думаю, для начала каждый из нас прочитает одно стихотворение.
В аудитории было человек пятнадцать. Михаил Аркадьевич дымил папиросой, говорил о каждом то шутливо, то серьезно, то прямо, то притчей.
Я прочитал только что законченное стихотворение:
«Мне двадцать пять. У Мавзолея, на Красной площади стою. Отсюда поглядишь смелее на прожитую жизнь свою. Здесь думаешь о Человеке, чьим светом полон шар земной. Что сделал я за четверть века, чтоб Родина гордилась мной? Порой бывает много спеси, кичливости… А между тем не создано народных песен, не создано больших поэм… Я должен — долг моя свобода! — разбив сомнения и лень, во славу своего народа бессмертным сделать каждый день…»
— Слушайте, это совершенно нормальные мысли выпускника! — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Дорогой мой мальчик, наш с вами тезка Лермонтов к двадцати пяти годам был гений. Мне и в пятьдесят это не удалось. Вы счастливее меня — у вас в запасе четверть века! И программа у вас гениальная. Попробуйте!..
Так мог сказать только Светлов — человек, даже фамилия которого удивительно созвучна с его существом.
1974
СРЕДИ СВОИХ ГЕРОЕВ
(о С. С. Смирнове)
Второй год работал я в редакции газеты «Тамбовская правда». Как-то, в апреле 1957 года, вызывает меня редактор.
— Ты, я думаю, слышал о писателе Смирнове?.. Вот который разыскивает защитников Бреста?
— Да, слышал, конечно. Кое-что читал…
— Так вот. Через час в обкоме партии он встречается с тамбовчанами — защитниками Брестской крепости. Пойди на эту встречу и дай материал в газету. Оказывается, в Бресте был целый дивизион тамбовчан!..
Я тут же отправился в обком. По дороге припоминал все то, что знал о защите Брестской крепости. Очерки Сергея Смирнова о ней, о нелегкой судьбе героев Бреста.
В обкоме партии собралось четырнадцать участников брестской обороны. Большинство из них были призваны в ряды Советской Армии накануне войны, служили в Брестской крепости, в 393-м отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе. С тех пор прошло шестнадцать лет. И вот они сошлись — солдаты, которые приняли на себя 22 июня 1941 года страшный первый удар гитлеровских полчищ, солдаты, которые плечом к плечу сражались с захватчиками до последнего патрона, а потом пережили плен, чудовищные муки лагерей, Колыму…