Избранное
Шрифт:
— Сами пишут?… Вот возьми, этот годится?
— Годится, давай! Сами и пишут: имя свое… И ты будешь замуж выходить — напишешь.
Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.
— Никогда замуж не выйду! — решительно сказала Ниссо.
— Почему же так, а?
— Потому, что никто меня не полюбит… Плохая я?
— Чем же плохая ты?
— Конечно, плохая!… Из-за меня солнце на землю может упасть… Все люди умрут, я умру, ты умрешь… Я не хочу, чтоб погасло солнце!
— Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать
— Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая… Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу… Знаешь, Шо-Пир, я все думаю… Вот возьми еще этот камень…
— Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?
Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.
— Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?
— Конечно, Шо-Пир! Так думаю…
— А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?
— Не знаю, Шо-Пир… Нет! А слушай, правду тебе скажу… Хочу я убить… Вот так — нож взять и убить, сразу ножом убить!
— Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот… Не меня ли уж?
— Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! — Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. — Как мог ты подумать? Тебя я… — Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. — Тебя я… не хочу убивать…
— А кого же?
Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:
— Азиз-хона я хочу убить… И всех, кто против меня…
— Ну-ну! — только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. — Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.
Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.
— Нет, Ниссо! — наконец сказал он. — Ты совсем не плохая. Самое главное — ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.
— Конечно, помогаю. Она одна… Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел… Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?
— А ты что, соскучилась?
— Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?
— Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное…
— Шо-Пир!
— Ну?
— Я не
— Чего ты не понимаешь?
— Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные… Вчера тебя не было — Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит — голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть… Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!
— Да, конечно… Здесь хорошо… — медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком — с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки… Э!… Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам… Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, — ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко… Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!
— Конечно, Ниссо, — повторил он, — здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше… А помнишь, я тебя спрашивал… Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?
— Зачем? Там все люди чужие.
— Но ведь ты там родилась?
— Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.
— А в Яхбаре тоже все чужие?
— Тоже. Чужой народ.
— А здесь?
— Здесь? Сначала думала: тоже чужие…
— А теперь?
— Бахтиор, Гюльриз, ты… Еще Зуайда, Саух-Богор… Нет, не чужой народ.
— Как же ты говоришь — не чужой? А я вот русский?
— Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!
— А кто же не твой народ?
— Азиз-хон — не мой, Науруз-бек — не мой, Бобо-Калон — не мой, Рыбья Кость — не мой. Все, кто зла мне хотят, — не мой!
Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.
— Ну, я согласен. Только вот Рыбья Кость — не чужая.
— Она не чужая? Что она про меня говорила!
— Ну, глупости говорила, ты еще с ней помиришься.
— С ней? Никогда! — со злобой выкрикнула Ниссо. — Вот чужая, вот ящерицын язык! Крысу ей в рот!
Шо-Пир опять рассмеялся. Ниссо обиделась.
— Ты не знаешь, Шо-Пир. Она не любит тебя и Бахтиора не любит… Она Бахтиору даже осла не дала, когда он уходил.
— Как не дала? А где же ее осел?
— Видишь, Шо-Пир! Ты ничего не знаешь, Бахтиор по всему селению ходил, ослов собирал, так?
— Так.
— К ней пришел тоже. Я же знаю! Ты на канале был, а я с Бахтиором вместе ходила — помнишь, ты сам сказал: помоги ему согнать всех ослов… Рыбья Кость не дала. Карашир больной был, опиум курил, мы пришли. Рыбья Кость нас прогнала, сказала: не дам своего осла. Бахтиор ругался. Мы ушли. Не дала!