Избранное
Шрифт:
Большие разговоры ведутся о караване. Теперь уже никто не сомневается, что он действительно скоро придет…
Блаженное время весна! Над селением снова проносятся птицы. Звенит повсюду вода. Ветры затихли. И только вдали, над ослепительными снежными пиками, толпятся и курчавятся огромные белые облака.
4
По размытой, заваленной камнями и снегом, местами почти непроходимой ущельной тропе пробирался к селению Кендыри. Вместо двух дней он шел уже четыре. Ему приходилось цепляться за нависшие над обрывом камни, ползком, приникая к отвесным скалам, огибая зияющие провалы там, где зимою снега начисто сняли висячий карниз, спускаться по зыбким осыпям в реку и,
Перед закатом, на четвертый день пути, обогнув последний мыс, Кендыри остановился: ущелье перед ним расступилось. Вправо от реки, медленно поднимаясь, похожая на дольку гигантского яблока, простиралась сиатангская долина: пустырь, загроможденный камнями, за ним — селение, еще выше — черная башня крепости… Берег, что тянулся сейчас по левую руку Кендыри, вставал прямо от воды величественной осыпью, сходящейся конусом под верхними зубцами горного хребта.
Кендыри присел на камень и принялся разглядывать раскрывшийся перед ним ландшафт так сосредоточенно и внимательно, словно видел его впервые в жизни. Смотрел налево — через реку, на осыпь, примеряясь глазом к каждой выступающей из нее скале, что-то в этой крутизне определяя. Смотрел направо, правей пустыря, на зигзаги тропинки, ведущей к перевалу Зархок. Скользил взглядом по зубчатой кромке обступивших селение гор. Смотрел вперед, на мыс, замыкающий сиатангское ущелье, позади крепости…
Казалось, ему нужно было запечатлеть в памяти каждый изгиб горных склонов, каждую бороздку, по которой можно было бы подняться из Сиатанга к вершинам хребтов или спуститься от них к селению.
Он что-то рассчитывал, молча и неторопливо, и закрывал глаза, словно запоминая в уме план местности.
Наконец Кендыри встал и, превозмогая усталость, двинулся дальше. Над лавкой купца колыхался в легком ветерке красный флаг. Прежде чем подойти к дверям, Кендыри обошел дом купца. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, отодвинул деревянный засов, заглянул внутрь лавки. В помещении было пусто, на полу лежал старый, отобранный у купца ковер. Закрыл дверь, помедлил в раздумье и направился к дому Бахтиора. Долго поднимался по тропе, огибающей гряду скал. Миновал пролом ограды, остановился, ища взглядом людей.
Из дома вышел с большим деревянным циркулем в руках Шо-Пир, такой, как всегда: в защитной гимнастерке, в старых, заплатанных сапогах. Он затеял новое дело — решил выстроить рядом с домом Бахтиора большой дом для школы. Составил план и теперь шел вымерять выбранную им для расчистки от камней площадку.
Придав лицу безразличное выражение, Кендыри направился прямо к удивленному его появлением Шо-Пиру.
— Здоров будь, почтенный Шо-Пир! — касаясь ладонями груди и лба, низко поклонился Кендыри. — Давно не видел меня!
— Думал, и не увижу, — равнодушно промолвил Шо-Пир. — Один?
— Конечно, один, кого еще надо?
— Да тебя и одного достаточно… Что же не остался там?
— Разве ты, Шо-Пир, забыл тот наш разговор? Нечего делать мне там!
— Зачем же тогда уходил?
— Ай, Шо-Пир, разве бедный человек может всегда делать, что хочет? Вот смотри!
Кендыри сунул руку под халат, вынул и потряс на ладони маленький кожаный мешочек.
— Что это?
— Богатство мое, Шо-Пир. Трудно бедняку заработать, но вот восемь монет за большие труды. Когда купец уходил, я хотел здесь остаться. Очень противно было мне смотреть на купца, злой он был, слюной брызгал от злобы. Но ты помнишь. В тот день зима началась. Уходит купец, говорит: мало осталось
— Н-да… — протянул Шо-Пир. — Ну что ж, твое дело. Жить где намерен? В лавке купца теперь школа у нас.
— Хорошее дело — школа! Где скажешь, Шо-Пир, там жить буду. В ослятне рядом с лавкой нет школы
— В ослятне нет, — нахмурился Шо-Пир. — Ну что ж, живи там, если грязь не страшна тебе.
— Выбросить можно грязь. Спасибо, Шо-Пир, какое еще жилье бедному брадобрею нужно? За Большой Рекой еще хуже жил, здесь проживу, дом себе из камней сложу… Может быть, побрить тебя нужно?
— Нет уж, сам…
— Твоя воля… Пойду я. Спать очень хочу, четыре дня вместо двух шел, такая сейчас тропа…
— Очень испорчена? — заинтересовался Шо-Пир. — Ну-ка, расскажи, где и что там обрушилось?
Кендыри подробно перечислил все повреждения на тропе и в заключение осведомился:
— Чинить будем, Шо-Пир?
— А как же! Каждый год чиним.
— Вот хорошо это! Мало ли путников захотят пройти, голову сломать можно… Прости, почтенный Шо-Пир, помешал я твоей работе, пойду. Спасибо, спасибо!
И, мелко кланяясь, прижимая ладонь к груди, Кендыри долго пятился, прежде чем повернулся к Шо-Пиру спиною. Затем неторопливой, усталой походкой направился вниз, в селение. Наступала вечерняя темнота.
«Черт его знает, не нравится мне этот тип! — озабоченно размышлял Шо-Пир. — Нелегкая его принесла. Была б граница закрыта, не позволил бы я никому шляться взад и вперед. Жаль, от меня это не зависит!»
Повернулся, подумал, что продолжать в темноте работу уже не стоит, и пошел в дом сказать Бахтиору, что в селение снова явился Кендыри.
5
Ночь, темная и безлунная, застала Кендыри в старой башне у Бобо-Калона. Мигающий огонек светильника играл густыми тенями на стенах убогого жилища ханского внука. Квадратное помещение внутри башни походило на большой и мрачный склеп. Живя в нем, Бобо-Калон не сделал решительно ничего, чтоб скрасить суровую неприглядность толстых и глухих каменных стен. Старинная кладка основания башни местами расселась, щели между камнями были оплетены паутиной… В одной из этих щелей Кендыри, разговаривая с Бобо-Калоном, заметил м аленькую головку змеи, — ее внимательные острые глазки, не мигая, глядели на Кендыри, и он думал, что старик, вероятно, к этой змее привык, может быть, приручил ее, иначе она не выглядывала бы из щели так спокойно и равнодушно.
Придя ночью к Бобо-Калону, Кендыри не спрашивал его, как провел он минувшую зиму: весь облик исхудавшего, похожего на мумию старика говорил о его жизни. Старик принял Кендыри внимательно, почти милостиво, — Бобо-Калон знал о Кендыри больше, чем знали другие сиатангцы, и потому заговорил с ним, как с равным. Прежде всего старик рассказал, что его сокола зимой разорвали волки. Однажды утром, открыв дверь башни, Бобо-Калон увидел в снежных сугробах четырех матерых волков, потерявших от голода всякий страх. Может быть, они ждали утра, что напасть на него самого? Прежде чем Бобо-Калон успел закрыть дверь, сокол вылетел и, то ли вспомнив свои старые охотничьи повадки, то ли защищая хозяина, кинулся на волков. Вцепился когтями в загривок самого сильного и долбил его мозжечок до тех пор, пока не был сожран, с клювом и перьями, собратом ошалевшего волка.