Избранное
Шрифт:
— Ты, Ниссо, — говорит Бахтиор, — с Худододом мешки из лавки вытаскивала, а Шо-Пир и Мариам на площадке перед дверьми товары считали. Когда мы ослов привели, помнишь, все ущельцы из лавки бросились…
— Ну, — говорит Шо-Пир, — я сидеть остался.
— Ты остался, а мы смотрели… Ущельцы все бросились, даже спорить забыли, кому что дать; прибежали, каждый своего осла обнимает, щупает, Карашир верхом на осле сидит…
— Я расскажу! — перебивает Рыбья Кость. — Он сидит. Я подбежала: мой осел! Здоров
— Смотришь, — усмехается Карашир. — Шею его обнимает, уши его гладит, сама плачет, все смеются кругом!
— Не плакала я!
— Плакала! Лицо сморщилось, слезы текут!
— Что ж, текут! — Рыбья Кость прикрывает рукой рот мужа. — Не слушай его, Шо-Пир! Ведь уже думала, не увижу осла моего. Исоф тоже плакал. А потом вскочил на своего, как бешеный скачет кругом. Муж мой, дурак, тоже скакать захотел, а осел под ним не идет. Исоф сам подскакал к нему, начали они бороться, друг друга за плечи стаскивать. Люди хохочут. Я думаю: всем забава мой муж, дурак! А сейчас, смотри, сидит важный.
— Пусть поважничает! — говорит Шо-Пир. — Теперь время для него другое пришло.
— Почему другое?
— А как же? Халат новый, у жены его платье новое, зерно есть — сами ущельцы долю ему отделили, мешок проса тоже достался ему, опиума больше курить не будет.
— Почему не будет? — спрашивает Бахтиор.
— Потому что, когда ты, Бахтиор, с ним и с Кендыри ушли за ослами, а Худодод и Ниссо из лавки все выносили, опиум у купца нашелся. Где ты нашла его, Ниссо?
— В углу, под тряпьем. Две ковровые сумы, зашитые! Пусть помнит меня! Продать меня Азиз-хону хотел!… Шо-Пир, а как теперь с чулками быть, которые я связала ему? Отдать?
— Очень хочется?
— Он шерсть дал мне… Его чулки… честно будет!
— Что ж, отдай! А только, как думаешь, откуда у него шерсть?
Зуайда коснулась колена Шо-Пира:
— Мы ему шерсть давали. Я сама давала, стригла моих овец.
— Даром? — спрашивает рыбья Кость, ладонью прикрыв от жары ребенка.
— Не даром. Обещал краски мне дать.
— Дал?
— Дал шерсть обратно, сказал: халат сделай, сделаешь — краски дам. Я халат сделала, ему отдала, до сих пор ни красок, ни шерсти не получила.
— Когда это было? — спрашивает Шо-Пир.
— Прошлой зимой.
— Так что, выходит, этот халат ты просто обратно получила сегодня?
— Не этот, другой… Тот, который я сделала, знаешь, кому сегодня пошел? Вот он, Худодод, на тебе, когда Шо-Пир тебе дал его, я сразу узнала…
— А мой, — выпятив грудь, произносит Карашир, — кто сделал?
— Этот? — Зуайда пощупала двумя пальцами полу халата. — Не знаю… Наши женщины тоже.
— Так как же ты, Шо-Пир, поступил с опиумом? — спросил Бахтиор.
— А тебя, Бахтиор, вспомнил! Взвалил сумы на плечи, люди расступились, смотрят
За стенами, захлебнувшись свистом, пронесся ветер. Дым, спокойно выходивший в отверстие, заметался, обдал сидящих у очага, снова рванулся вверх, — все взглянули туда, — звезд в темном небе не было видно.
— А небо в облаках! — заметил Шо-Пир.
— Холодно стало. Мороз, — вымолвила Гюльриз, и Ниссо, подумав о чем-то, сказала:
— Шо-Пир, а где ты спать будешь?
— Как где? В комнате у себя.
— Все-таки… Ты говоришь, русские дома хорошие, а по-моему, плохие.
— Почему это?
— Вот в твоей половине… Очага посередине нет, а в стене две дыры.
— Окна-то?
— Зачем такие большие?
— Для света.
— А зимой что делать будешь?
— Заколочу.
— Вот и темно.
— Это потому так, Ниссо, что стекол пока у нас нет. ваш караван, Мариам, привез стекла?
— Привез. В Волости остались.
— Значит, весной здесь будут! Сыграй-ка еще, Бахтиор!
Бахтиор положил пальцы на две струны, щипнул их раз, другой, заиграл. Склонив голову, ни на кого не глядя, запел. Худодод вынул из своего чулка деревянную дудочку и стал насвистывать в лад Бахтиору. Его тонкие губы напряглись, худые щеки надулись. Дудочка посвистывала, переливалась странной печальной мелодией, и, перебирая пальцами, Худодод изредка подмигивал Бахтиору, чтоб тот замедлил или ускорил темп.
Резкий порыв ветра распахнул дверь, буйный свист ветра заглушил мелодию, дым опять заметался, прошел волной по полу, все невольно прикрыли глаза.
— Вот как задувает! — сказал Худодод, встал и, закрыв дверь, вернулся к огню.
— Чай готов, — сказала Гюльриз, когда дым рассеялся и огонь очага отогнал холод, внесенный ветром. — Шо-Пир, наш чай будешь пить?
— С солью, да с салом, да с молоком? Ну нет, Гюльриз! Мне насыпь просто щепотку чая вот в это кувшин… Вода вскипела в нем?
— Кипит давно.
— И мне оттуда! — сказала Мариам. — привыкла я к сахару.
Гюльриз разлила всем жирное чайное варево. Карашир стал пить обжигаясь.
— Мало! — сказал он.
— Чего?
— Соли еще дай!
Гюльриз протянула ему кусочек розовой каменной соли. Он опустил его в деревянную чашку.
— И сахару дай!
— И с солью и с сахаром? — изумился Шо-Пир.
— Конечно! — сказал Карашир. — Новое теперь время!
— Вкусно? — прищурился Шо-Пир.
— Конечно! Ханы, наверное, пили такой.
Все выпили чай. Шо-Пир заговорил первым.
— В последний раз так пируем! Завтра раздадим всю муку, ты, Ниссо, с Мариам жилье свое там устроите, а рис, сахар, все запасы мы с Гюльриз в кладовку сложим. Сама не бери, Гюльриз, и никому не давай!