Избранное

Гордон Самуил Вульфович

— Завтра тоже успею.

— Но потеряете из-за этого ванну.

— Я ведь сказал, что приехал сюда не лечиться.

— Зачем же? Крутить любовь?

Они взглянули друг на друга и весело рассмеялись.

29

В новом приглашении, которое на другое утро Александр Гарбер нашел у себя на кровати, был указан и другой час, и другой кабинет. Но приглашенных сегодня к доктору собралось столько, что Гарберу пришлось ждать гораздо дольше, чем вчера. Он был пятым и мог снова заняться игрой в составление слов. Но в голову ему лезла история, происшедшая с Борисом Борисовичем и доктором Зинаидой Игнатьевной. Странный молодой человек его сосед по комнате. Зачем, скажите,

он опять вспомнил эту историю? Не иначе, вероятно, не вполне уверен, что с ним, Александром, не произойдет то же самое, и хочет его заблаговременно предостеречь. Гарбер не понимает, почему это так волнует Романа. Уж не хочет ли тот дать ему понять, что не все еще рассказал? Но Роман мог, кажется, и вчера заметить, что ему незачем предостерегать его. Доктор не показалась ему женщиной, из-за которой он может потерять свободу. Она далеко не из тех красавиц, в кого влюбляются с первого взгляда. А быть может, она не произвела на него особого впечатления по той причине, что по тому, как обрисовал ее Зайцев, он ожидал увидеть перед собой совсем другую. Сказать по правде, он, по сути, почти и не видел ее. Роман Васильевич указал на нее, когда она стояла высоко на лестнице. Но если бы она и поражала красотой, которую он не встречал еще в жизни, то и тогда не потерял бы головы, как этот Борис Борисович, тем паче что вообще не собирается в кого-то влюбляться и уверен, что тут все зависит от него. Только он сам над собою господин.

Странная вещь. Чуть ли не все его знакомые были уверены, что женщины занимают очень большое место в его жизни, а на самом деле было далеко не так. Никто до сих пор не верит, что он был верным и преданным мужем. Ни первая его жена Ханеле, ни вторая его жена Наталия никогда не подозревали его в том, что он ходит на сторону, встречается с другими. Вел себя так, будучи женатым, не потому, что был страстно влюблен в них. Даже теперь, когда уже столько лет в разводе, не поддерживает он близкого знакомства с теми, кто при втором или третьем свидании признаются ему в любви, покушаются на его вновь обретенную свободу. Почти всегда он угадывал это, предчувствие предостерегало.

То же предчувствие подсказывает ему, что Зинаида — не исключение, и если так, то вся ее история с Борисом Борисовичем выглядит совсем иначе, не так, как поведал ее Роман. Борис Борисович уехал на несколько дней раньше по той простой причине, что она покусилась на его мужскую свободу.

Но какое ему до всего этого дело? Он ведь пришел не свататься, он явился по вызову на прием к врачу. Чтобы избавиться он странных, нелепых мыслей, которые одна за другой лезли ему в голову, Гарбер снова принялся составлять из букв с настенных надписей слова, а из слов фразы. Одна из них начиналась именем Зинаида, и это вернуло его к тому, о чем думал раньше: почему он так дрожит за свою свободу, боится ее потерять?

Александру не нужно было закрывать глаза, чтобы мысленно представить себе Зинаиду, когда она стояла на лестнице, освещенная ярким солнцем. Но предчувствие снова подсказывает ему, что близкого знакомства с нею он не заведет. А в том, что это зависит только от него, Гарбер не сомневался.

Когда наконец подошла его очередь и он ступил в кабинет, то все же смутился. Но Гарбер не мог собраться и согнать с лица озорной беспечной улыбки. Она играла в его светло-голубых глазах.

В нем, как назло и некстати, как то нередко бывает у него, разыгралось мальчишество, и он звонко, словно в пионерские годы отдавая рапорт, произнес:

— Утро доброе, Зинаида Игнатьевна, — и протянул ей санаторную книжку.

Доктор обернулась, всего лишь на миг задержала взгляд на вошедшем, ответила на его приветствие тихо и сдержанно, слегка кивнув. Это могло означать — для нее тут все одинаковы: молодые и старые, красивые и некрасивые, высокопоставленные и простые смертные.

— Разденьтесь, пожалуйста.

Прошло какое-то время. Когда врач, повернувшись от стола, показала вошедшему на табурет возле себя, она увидела, что он все еще стоит одетый,

а на лице у него все та же озорная беспечная улыбка, как у молодого парня, который знает, что она ему идет. Его поведение заставило врача заподозрить, не глуховат ли он, и она повторила громче и отчетливей то же самое, жестами показывая, чтобы он разделся до пояса.

— Зачем? — спросил, улыбаясь, Гарбер, не сводя с нее взгляда.

Доктор Зинаида Телехова невольно рассмеялась:

— Разве вы никогда не были у врача, что спрашиваете, зачем раздеваться?

— Я ни на что не жалуюсь.

— Это, разумеется, прекрасно. Великолепно. Но в вашей санаторной карте, которую вы привезли с собой из дому, список болезней довольно внушительный.

— У кого? У меня?

— Разумеется, не у меня.

— Ах да, — сморщил лоб Гарбер, словно только что вспомнил. — Это Николай Давидович, наш участковый врач, придумал их мне, а то на работе не дали бы сюда путевки. А я уже третий год без отпуска. Кроме этой была еще одна путевка — в гинекологический санаторий. Но там, как сами понимаете, мне делать нечего. Будьте так добры, — продолжал он уже чуть ли не плаксивым голосом, — вычеркните из моей санаторной карты все приписанные мне немочи. При ревизии нашего врача могут впоследствии обвинить в приписках, а за приписки не знаю как у вас, а у нас наказывают весьма строго.

— И все же, Александр Наумович, — Зинаиде Игнатьевне было трудно прятать взгляд, каким она смотрела на него, так молодая мать смотрит на своего баловня ребенка, — вам придется раздеться. Что-то мне не верится, будто ваш участковый врач все придумал.

— Разве я сказал, что все? — взгляд чуть прищуренных глаз мгновенно изменился и уже не был таким игриво-беспечным, как прежде. Доктор ожидала, что он станет жаловаться на недуг, который скрыл от своего участкового врача, поскольку ни один врач не взял бы на себя ответственность послать его с такой болезнью сюда, ибо она из тех, которую бессилен кто-либо вылечить. Гарбер немного выждал, словно ему требовалось призвать мужество признаться, и, глубоко вздохнув, наконец сказал: — Я жалуюсь, доктор, на свой возраст.

Гарбер произнес это так, что до Зинаиды Игнатьевны не сразу дошло, на что он жалуется. И хотя в его глазах опять заиграла озорная улыбка, она все же переспросила:

— На что вы жалуетесь? — И, будто сейчас дошли до нее его слова, смущенно рассмеялась: — Вижу, вы веселый молодой человек, шутить любите. Но вам это не поможет. Я вас все равно не отпущу, пока не измерю кровяное давление и хотя бы не выслушаю сердце. У нас, как вам известно, кардиологический санаторий.

— Это приказ? — И Гарбер не спеша принялся стягивать с себя белую нейлоновую рубашку и шелковую майку.

После того как доктор Телехова увидела пациента полуобнаженным, она снова и еще внимательнее изучила его санаторную карту и нашла, что участковый врач, заполняя графу «возраст», нагрешил и сделал явную приписку. Прибавил этому человеку самое малое лет пятнадцать. Когда Гарбер вошел, то произвел на нее впечатление тридцатилетнего мужчины, а сейчас казался еще моложе. Трудно представить, что этому молодому человеку с упругим телом, с широкими плечами, с играющими мускулами рук идет уже сорок восьмой год. Сердце у него бьется ровно и легко, без малейшего напряжения, легкие вбирают в себя за один раз столько воздуха, что он мог бы несколько минут не переводить дыхания.

— Прямо не знаю, какую процедуру вам прописать, — раздумывала доктор, перелистывая санаторную книжку Гарбера. — А когда вам удобнее ходить на ванны, утром или во второй половине дня? Нарзанные ванны полезны и здоровым людям.

— Если так, пропишите их мне… на утро. Хотя нет, лучше во второй половине дня, ибо по утрам я стану ходить к горному седлу.

— Мне кажется, что худеть вам не следует. Вам это не нужно.

— А я и не думаю худеть. Не для этого собираюсь ходить туда по утрам. Долгая ходьба просто доставляет мне удовольствие. Редко бывает день, когда бы в любую погоду я не проделал десяти — пятнадцати километров.