Избранное
Шрифт:
Шева высвободила руку и подняла на него глаза. Только теперь увидел Алик, как сильно она изменилась. Черты похудевшего смуглого лица стали резче, острее, приобрели какое-то особенное выражение, что делало ее и более взрослой и более красивой. Только взгляд был такой же затуманенный, как всегда, когда она смотрела на него. Алик опять взял ее за руку и повторил:
— Я уезжаю… Будешь мне писать?
— Зачем?..
— Шева.
— Зачем? — против своей воли холодно и строго повторила она.
Алик отступил от подъезда, круто, по-военному повернулся
XVIII
Несколько часов спустя Алик сидел в высокой и длинной приемной директора геологического института, время от времени заглядывал в переписанное заявление, подходил к большой карте у окна, отыскивал в густой мешанине кружочков и сети линий у Карского моря заброшенную станцию Инта, снова и снова сравнивал далекий путь туда с дорогой в Кузбасс.
Девушка с льняными кудрями, сидевшая за столиком, уставленным телефонами, с приходом Алика потеряла способность улавливать, по какому телефону звонят. Несколько раз прошлась она к книжному шкафу, чтобы вошедший студент увидел, какие у нее крепкие, стройные ноги, как игриво и легко переступает ими. Ее не очень занимало, что могут подумать о ней посетители, что означают их чуть скрытые улыбки. Она хотела одного — понравиться вошедшему студенту с большими задумчивыми глазами. Это была девушка из числа тех, кто подыскивают себе работу в местах, где легче найти жениха. Самое подходящее — должность секретарши директора. Кругом всегда множество народу, каждый старается завязать знакомство. Где еще можно встретить столько молодых людей с будущим, как в институте?
То, что посетители заметили сразу же по приходе Алика, сам Алик стал замечать лишь после того, как девушка не очень учтиво ответила кому-то по телефону: «Нет, нет, Елена Дмитриевна сегодня не принимает, Елена Дмитриевна в министерстве. Позвоните в конце недели». Положив трубку, она обратилась к Алику мягким и все же неприятным голосом:
— Вас Елена Дмитриевна примет. Ваша фамилия, кажется, Сивер? Очень знакомая фамилия. Никак не вспомню, откуда, где… Ваша очередь после этого гражданина.
— Извините, но после этого товарища моя очередь, — и студентка в очках, со вздернутым по-детски носиком села поближе к двери кабинета.
— Пожалуйста, не возражаю.
Если секретарша своей высоко взбитой прической и манерой выставлять из-под столика крепкие стройные ноги чем-то напоминала ему Мару — она так же, как и Мара, еще молодилась и при этом, вероятно, уверяла себя, что все зависит только от нее, что при желании может влюбить в себя любого мужчину, — то студентка в очках, со вздернутым по-детски носиком напоминала школьницу шестого или седьмого класса, которую мальчишки при встрече в коридоре дергают за косички.
В приемную вошел военный.
— У себя? — спросил он.
Секретарша при виде его спрятала под столиком ноги и придала своему лицу особенно приветливое выражение.
— Пожалуйста, Вадим Тимофеевич,
— Ну, это уже, видимо, на целых два часа, — проворчал один из посетителей, мужчина с коротко подстриженной бородкой, — не следовало его пропускать! Сколько можно ждать?
— Кого не пропускать? — изумленно переспросила девушка в очках. — Секретаря нашего парткома?
— Да, да, это наш новый хозяин парткома, — подтвердила секретарша, снова выставив свои красивые ноги из-под столика, — говорят, очень симпатичный человек.
Только теперь, когда военный с седеющей шевелюрой и черными, как антрацит, глазами исчез за коричневой дверью кабинета, Алик вспомнил: ведь это же тот майор, что был тогда на его дне рождения. Майор, несомненно, узнал его и теперь нарочно задержится у директора. Может, отложить на другой раз? Или передать заявление через секретаршу?
Алик пересел к окну, — если майор сразу не выйдет, он уступит свою очередь и попросит секретаршу записать его на прием в другой раз… Значит, Шева уезжает… А Борис? Как он вчера не заметил, что между ней и Борисом… Ему, Алику, она никогда не позволила бы взять ее под руку возле окон их квартиры, на виду у матери… Борис, должно быть, часто бывает у них, и мать Шевы уже принимает его, вероятно, как родного… Нет! Он, Алик, — не Борис! Он не побежит оговаривать Бориса… Борис полагает, что Алику неизвестно, кто поднял всю шумиху и ради чего была вся шумиха… До чего дошел! Оклеветал даже перед ее дедом, чтобы тот сравнил его, Алика, с каким-то Ревзиным, которого прогнали из села… Любопытно, а в райком Борис еще не бегал?
— Товарищ Сивер, ваша очередь.
Поднявшись со стула, Алик провел рукой по давно не стриженным волосам и вошел в кабинет.
Еще стоя в дверях между тяжело свисавшими плюшевыми портьерами, Алик разглядел сидевшую за столом женщину с лентами орденов на черном жакете. И подумал, как мало она похожа на ту Елену Дмитриевну, о которой отец рассказывал дома. Алику запомнилось, как отец отказался ответить матери, когда та спросила — действительно ли Елена Дмитриевна такая значительная и важная личность, как о том пишут в многотиражке института. «Запрещаю тебе задавать такие вопросы, — оборвал ее отец, — запрещаю тебе говорить о тех, кого посылают сверху. Запомни это раз навсегда!»
Ему, Алику, помнились вечера, когда мать и Мара, переглядываясь, сообщали по секрету — завтра к такому-то часу Елена Дмитриевна вызывает к себе отца, и кто знает, чем это может кончиться. Позднее отец возвращался и говорил: «Напрасно нервничал, она была на сей раз в хорошем настроении». Отец иногда просто, без всякого повода рассказывал: «Я сегодня случайно встретил ее в коридоре, она со мной поздоровалась за руку». Глаза у него при этом как-то странно светились. Но он, Алик, от нее не зависит. Меньше всего занимало его сейчас настроение Елены Дмитриевны, и если он все же к ней внимательно приглядывался, то только потому, что последнее время вообще ко всему и ко всем внимательно присматривался, стараясь все понять и осмыслить.