Избранное
Шрифт:
Дверь соседней комнаты с узким окошком во двор, куда Вечеря повел Алика, чтобы показать фотографии своих сыновей, осталась открыта — пусть Алик не думает, что он, Вечеря, ищет предлог остаться с ним с глазу на глаз.
Что Вадим Тимофеевич не собирается здесь вести разговор о его заявлении, Алик заключил еще и по тому, как майор присел на диван и стал не спеша листать вместе с ним альбом с фотографиями, время от времени восклицая: «Это я!»
В молодом пареньке с надвинутой на лоб шапкой и в ватной стеганке, который на одной фотокарточке обрубал ветки поваленного дерева, на другой — вычерпывал воду из канавы, на третьей — прокладывал тротуар на недостроенной улице, было действительно трудно узнать Вадима Тимофеевича,
— Вы меня тут не узнали?
Долго вглядывался Алик в капитана с изможденным обросшим лицом, стоящего возле разрушенного дома с немецкой вывеской.
Снимки в альбоме так увлекли Алика, что его уже совершенно не интересовало, ради чего майор затащил его к себе домой.
— Таисия, подойди-ка сюда, — обратился Вадим к жене, хлопотавшей в передней комнате, — узнаешь этого человека? А ну, присмотрись хорошенько — это же Арка Канель, студент филологического факультета — ушел с третьего курса и приехал строить Комсомольск. Геройский парень, истинный солдат! Теперь он известный ученый, доктор наук, живет в Ленинграде.
Не успел еще Алик разглядеть высокого человека в очках, с задумчивой улыбкой, гасившего известь в большом четырехугольном котловане, как неожиданно услышал:
— Что бы ты сказала, Таисия, если бы наш Леня, или Валя вдруг надумал переехать, скажем, на Урал, в Сибирь или на Дальний Восток, — переехать навсегда?
— С чего ты вдруг?
— Это уже вопрос другой. Что ты сказала бы им?
— Они уже оба, кажется, не малые дети…
Таисия Андроновна скорее почувствовала, чем поняла, что вопрос Вадима Тимофеевича имеет отношение к сыну Сивера. Она перевела взгляд на мужа, словно ожидая, чтобы он подсказал, какого ответа ждет от нее, и, обращаясь не столько к нему, сколько к растерянному Алику, спросила:
— Это что? Просто каприз?
— Сначала, скажем, начинается с каприза, — Вадим Тимофеевич медленно цедил слова, — ну, скажем, не поладил дома или поссорился с девушкой, да мало ли что может случиться, когда ты молод.
Алик перестал видеть фотографии в раскрытом альбоме — сейчас майор начнет, вероятно, выкладывать все, что наговорил на него Борис.
— А потом, скажем, — продолжал Вадим Тимофеевич, — это перешло в принцип. Понимаешь, многое начинается с малого: река — с ручья, город — с деревянного колышка, любовь — со случайного взгляда… Одним словом, человек решил создать себе с самой ранней юности собственную биографию…
«Собственная биография… Собственная биография…» — повторил Алик несколько раз про себя, как повторяешь на экзамене строфу стихотворения, которое хочешь припомнить. Ведь это сказал отец тогда, ночью, в кабинете. Вадим Тимофеевич, значит, узнал об этом от отца! От отца, а не от Борьки! «Не от Борьки! Не от Борьки!» — громко выстукивали виски.
— Не вы ли собираетесь создать собственную биографию? — спросила Таисия Андроновна.
— Да, я! — гордо ответил Алик, стараясь придать своему лицу такое же выражение, какое было у высокого человека в очках, бросившего третий курс филологического факультета и отправившегося строить Комсомольск-на-Амуре.
Только тут Таисия Андроновна поняла, почему муж пригласил к себе сына Веньямина Захарьевича и уселся с ним листать альбом старых фотографий. В этом молодом человеке Вадим увидел себя, свою прошедшую молодость. Она почувствовала, что сейчас лучше оставить их вдвоем, и, найдя подходящий предлог, вышла из комнаты.
— Ваше заявление у меня! — Вадим сквозь клубы
— У меня с отцом нет никаких конфликтов.
— Что же касается решения ваших товарищей, то полагаю, что легко с ними договорюсь — они знают вас не со вчерашнего дня и поймут, что никогда больше такое с вами не случится. И вообще, надо вам знать, я не сторонник того, чтобы таким образом искупить свою вину — куда-то уезжать, чтобы кому-то что-то доказать… Когда мы ехали строить Комсомольск, мы не ехали искупать грехи, а те, что едут сейчас на целину… Одним словом, ваше заявление у меня.
— Когда я могу забрать документы?
Вадим Тимофеевич пожал плечами:
— Когда окончательно решите.
— Я уже решил.
— Окончательно?
— Да, окончательно.
— Гм, гм… Хорошо… Куда же, значит? Ах, да, в Коми, на шахты.
Он подошел к телефону, снял трубку и сразу же положил ее на место.
— Лучше напишу… В нашем Свердловском райкоме комсомола вас будет дожидаться моя рекомендация. Вы комсомолец и должны понимать, что речь идет не о подъемных, не о нескольких сотнях рублей на дорожные расходы, которые вы получите по комсомольской путевке. Дело совсем в ином. Вы должны прибыть туда не как случайно забредший, ищущий удачи пассажир, а как посланный из штаба воин. Для таких, как вы, для начинающих собственную биографию, — это очень важно. Чрезвычайно важно. К тому же имейте в виду, что каждому человеку частенько приходится быть самому себе командиром и самому у себя солдатом. Смотрите же, чтобы командир был всегда вдумчив, отдавая приказание, и чтобы солдат никогда не подвел своего командира! Ах, да! Совсем забыл — ведь сегодня играют «Динамо» и «Спартак». Ну, разумеется, оба мои пролетария там. Вы тоже любитель хоккея? Который теперь час? О, еще рано… По правде говоря, сегодня нам бы с вами пропустить по рюмке коньяку, но ничего, мы нашего не упустим… А пока, может, по стаканчику чаю? Таисинька, попотчуй нас, пожалуйста, нашим дальневосточным напитком, крепко заваренным чаем.
…Напротив парадной стоял, словно дожидаясь его, навостренный полумесяц. Мимо Алика, держась за руки, пробежали юноша с девушкой. «Знают ли они, — подумалось Алику, — что по этому самому тротуару, мимо этих самых домов, под этими самыми окнами проходил Ленин, и возможно, тогда был такой же мягкий зимний вечер, как сегодня. Знают ли об этом дети, что резвятся здесь на мостовой?»
Вместо того чтобы повернуть к арке, на улицу Горького, Алик пошел вниз по Южинскому переулку.
У входа желтоватого трехэтажного домика с искривленными каменными ступенями Алик остался стоять, как солдат в карауле. Между двумя цветочными горшками на свежем, незапятнанном снегу в прозрачной целлофановой обертке лежали живые цветы.
XX
Ни на одной станции метро, которые Шева проехала, не было, кажется, так светло и шумно, как здесь, на «Спортивной». Налитые светом высокие хрустальные вазы на белых кафельных стенах, окаймленных зелеными полосами, чем-то напомнили ей праздничность Колонного зала в дни зимних каникул. И пассажиры, выходившие каждые две-три минуты из зеленовато-голубых вагонов, казались праздничными, а шум в высоком просторном вестибюле и на эскалаторах — совсем не похожим на шум всех других станций в вечерние часы пик. Шум на «Спортивной» скорее напоминал рокот зрительного зала перед поднятием занавеса. Шева, словно уверенная, что все выходящие на этой станции сплошь зрители, чуть ли не каждого встречала вопросом — нет ли, случайно, лишнего билета на венский балет.