Избранное
Шрифт:
Еще не было шести утра. Раньше чем через два часа он не может никому позвонить. И Алик опять забрался под одеяло и мгновенно уснул с той счастливой улыбкой, с какой засыпают дети, вволю наигравшись на свежем воздухе.
Когда он снова проснулся, был уже день, но одеться не спешил, а продолжал лежать с широко открытыми глазами, как человек, не знающий, как и чем заполнить предстоящий день. Не думалось, что так трудно будет сжиться с мыслью, что ты уже не студент и не нужно спешить на лекции. Сегодня, непременно сегодня он отдаст заявление.
Лежавший на столе конверт с двумя билетами напомнил,
Алик соскочил с кровати и стал торопливо одеваться. Шева теперь определенно одна дома.
Уже в пальто снял он телефонную трубку и позвонил на их старую квартиру. Знал, что там ему ответят: «Изгуры некоторое время назад переехали в новую квартиру… Телефона у них еще нет, но адрес новый можем вам дать…» И все же позвонил и попросил к телефону Шеву. Ему было приятно услышать, как в телефонной трубке назвали ее имя.
Пересекая большой заснеженный двор, Алик встретил несколько тепло укутанных детей о санками.
— А ну-ка, садись! — весело крикнул он мальчику лет четырех-пяти в коротенькой белой шубке и, запрягшись в санки, пустился в галоп.
В нем снова проснулась та радостная праздничность, что вместе с сиянием первого снега вытащила его рано утром из мягкой постели и гнала бегом в одних трусиках по светлым комнатам просторной квартиры.
XVII
Приближаясь к желтоватому пятиэтажному дому с узенькими балкончиками и натыканными на крыше антеннами, Алик вдруг поймал себя на том, что подражает Борису — идет точно так же, как тот, слегка склонив голову набок, чуть подпрыгивает и, словно маршируя, размахивает руками. Несколько раз сошел на мостовую и, совсем как Борис, поддал носком жестяную консервную банку, черепок, валявшийся на дороге…
Солнце так неожиданно вышло из-за тучи, что Алик едва успел отвести глаза от резко засверкавшего снега. Свежий пушистый снег на мостовой отсвечивал голубовато-розовым сиянием, что делало его похожим на мыльную пену — налети ветерок, и понесутся к солнцу прозрачные радужные мыльные пузыри. Вместе с ними и он, кажется, оторвался бы от земли, — такое чувство легкости охватило его вдруг у подъезда. Алик стоял на наружных ступеньках и глядел на человека в полузастекленной кабине подъемного крана, откуда, казалось, к небу было ближе, чем к земле. Алику тоже сейчас хотелось быть наверху, на лесах, и вместе со всеми выкрикивать: «Раз, два — взяли! Еще — взяли!» Попадись ему лопата, он принялся бы сбрасывать снег с крыш.
Это не только было естественной потребностью здорового молодого человека что-нибудь делать, — собственно, сегодня первый день, когда Алик не пошел в институт, не сидит над книгами, — у него сейчас просто была потребность делать добро, и это было видно по добродушной улыбке на его лице, напоминавшей ту особенную улыбку, какую у случайного прохожего вызывают малыши в детском саду. Ту праздничность, с которой Алик проснулся на рассвете, он всю дорогу искал в пассажирах троллейбуса, в людях, встречавшихся на улице, в машинисте за стеклом кабины подъемного крана, в тех, кто сновал вверху на лесах, на стропилах, и был почти уверен, что с этим чувством проснулась сегодня
Никто не отозвался. Неужели он только прикоснулся к кнопке? Но ведь явственно был слышен звонок, звук его не замер в ушах еще и теперь. Алик снова набрал воздуха, как при состязании — кто дольше продержится под водой, — и сильно нажал кнопку. Стук собственного сердца дошел до него гораздо раньше, чем отзвук тяжелых шагов по ту сторону двери. Это были не Шевины шаги, и поэтому его не удивило, что за открывшейся дверью увидел незнакомого мужчину.
— Извините я, видимо, перепутал адрес, — смущенно пробормотал Алик, — какой это корпус?
— Сам не знаю, — пожал плечами мужчина, — я не здешний. Ша, вот, кажется, идет кто-то, сейчас спросим…
С верхнего этажа соскользнул по перилам мальчуган.
— Мальчик, какой у нас корпус?
— Четырнадцатый! — и, перескакивая через несколько ступенек, мальчуган пустился бежать.
— Странно, — произнес растерянно Алик, — неужели я перепутал?
— Кого вам, собственно нужно? — спросил участливо мужчина.
— Я к Изгурам!
— С этого бы и начали… Войдите, войдите! А кто вам из Изгуров нужен? Цивья Нехемьевна на работе.
— А Шева? — неуверенно спросил Алик.
— Ах, вы к Шеве! Она, надо думать, скоро вернется. Ушла в поликлинику на перевязку.
Возможно, Алик и на этот раз не обратил бы особого внимания на то, что здесь низкий потолок, если бы стоявший против него мужчина не был таким рослым.
— Учились, наверное, вместе с Шевой? Нет дня, чтобы не приходили ее проведать.
— Хорошенькая квартирка у вас.
— Разумеется. Вы тоже живете в новой квартире?
— Так вы, значит, Шевин…
— Да, да, Шевин дедушка. Что вы так смотрите? — он взялся рукой за тщательно выбритый подбородок и выше поднял голову. — Не знаете, что в наше время пошла мода на молодых дедушек? Но мы уже далеко не так молоды, как кажемся, — между молодостью и моложавостью лежит немалый век…
— Значит, вы и есть Шевин дедушка? Шева мне рассказывала…. Но я забыл, как вас звать.
— Меня? Нехемья Эльевич. А вас, молодой человек?
— Александр.
— А чем занимаемся? Слышал я, люди говорят, у вас появилась тут мода — сидеть на хлебах у отца-матери.
— Собираюсь стать шахтером.
— В Москве разве есть шахты?
— Я еду в Кузбасс.
— Почему вдруг в Кузбасс? Почему, например, не в Инту? Ой, велика там теперь нужда в людях, и как раз в молодых людях, в солдатах, кого, как говорится, не остановит пятидесятиградусный морозец, да с ветерком впридачу. Жизнь там на зависть. А катанья на санях с террикоников после работы — страх глянуть, говорю я вам, Ай, что там за народ!
— Как вы сказали, Инта?
— Инта, да, Инта. Никогда не слышал? Я до войны тоже не слышал… Вообще до войны мы о многих вещах не слышали. — Нехемья махнул рукой, словно оттолкнулся от набежавшей волны, грозившей увлечь его с собой, и спрятал темные глаза под выгоревшими бровями.