Избранное

Гордон Самуил Вульфович

— Вот!

Нехемья тяжело отдышался и не столько внучке, сколько самому себе сказал:

— Богатырь Самсон, надо полагать, на такое не согласился бы. Одно дело — расшатать столбы здания, стоящего на земле, и совсем другое дело — расшатать столбы, на которых держится земля, то есть кровля… Это же страшная гора камней. — И, нагнувшись к Шеве, сидевшей против него на кушетке, Нехемья весело подмигнул:

— Рассказываешь о шахте, как настоящая шахтерка.

— Будь я мальчишкой, пошла бы работать только на шахту и только посадчиком.

— Думаешь,

что девушки не работали посадчиками? Во время войны, можно себе представить, на шахтах было женщин не меньше, чем мужчин. Там и теперь еще встречаются женщины, но уже на легких работах — машинисты на электровозах и, главным образом, у ленты на отборке породы, ну, где отделяют уголь от камней. Будучи там, я однажды тоже присел к ленте. Работа не трудная. Сидишь себе на низенькой скамеечке, вроде сапожничьей, с коротким веслом в руке, лента движется снизу, из шахты, вверх, в бункер, совсем как у вас тут в метро эскалатор. Сидишь и выбрасываешь породу. Вот и вся работа. Но что же? С непривычки кружится голова, тебе кажется, что лента стоит, а ты едешь, и в ушах стоит непрерывный гром от падающих камней.

Он подмигнул в сторону двери:

— Вообще странный народ шахтеры. Прожил я в гостях у твоего дяди больше двух недель. Наговорился там до отвала. А наслушался — не пересказать, и все про шахту. Чуть не сделали меня шахтером. Смотри, доченька, как бы этот реб Калмен сын Ошера не сделал твою маму шахтеркой. Они на это большие мастера, эти интинцы, ух и мастера!

— Дедушка! — Шева обхватила руками его шею. — Дедушка…

— Ну, ну, дедушка тебя слушает.

— Дедушка, — она крепко сомкнула глаза и так тихо, что сама едва слышала себя, прошептала: — Дедушка, как бы ты, например, поступил… Ну, представь, что было принято решение, а ты за него не голосовал, ну, ты отсутствовал, когда голосовали… Одним словом… Ну, понимаешь, дедушка…

— Понимаю, доченька, понимаю! — Нехемья на минуту задумался. — Представь, что со мной однажды такое произошло. Было это давным-давно, еще во времена царя Николки. Случилось, что как раз тогда, когда наш полк принимал присягу, меня не было в казарме. Ну и что? Я разве иначе служил, не был таким же солдатом, что и все, хотя особенно большим другом Николке, как ты сама понимаешь, я не был.

— Начинается… Ты уж совсем как Веньямин Захарьевич — чуть что, сразу же тебе пример из армейской жизни.

— Потому что в армии, доченька, всегда действует правило: один за всех, и все за одного.

Он провел рукой по ее волосам.

— А ты что хотела от меня услышать? Поступи, как понимаешь… Ты уже не ребенок. — И, опустив приподнятое плечо, Нехемья добавил: — Только знай, доченька, сердечко часто очень плохой советчик, оно может ой как сильно иногда подвести.

— Отец, ты все еще смотришь телевизор? — послышался из соседней комнаты голос Цивьи.

— Нет, мы тут болтаем с Шевой.

В комнату вошла нарядно одетая, подстриженная

по-мальчишески Цивья.

— Где ты была весь вечер, Шева?

Шева увидела у матери на покрасневших мочках ушей новые бирюзовые клипсы и ответила с улыбкой:

— В Лужниках. На венском балете.

— С чего это вдруг?

— Совсем не вдруг, я уже давно собиралась пойти посмотреть…

Цивья прикрыла дверь.

— Ты знаешь, что приехал Калмен Ошерович? Очень красиво… Приехал гость из Инты, а вы тут оба прячетесь… Очень красиво…

— Во-первых, мама, Калмен Ошерович теперь прибыл не из Инты, а с Кавказа. Во-вторых, мы не прячемся, а в-третьих, мамочка… — она обняла мать, поцеловала и, подхватив под руку мать и дедушку, вошла с ними к гостю.

— Будьте знакомы! — обратилась Шева, еще стоя в дверях, к поднявшемуся навстречу Калмену. — Это моя мать Цивья Нехемьевна, а это мой дедушка, который хочет, чтобы его называли только так, как написано у него в паспорте, — Нехемья Эльевич.

Зберчук крепко пожал Шеве руку и, не выпуская ее руки из своей, произнес:

— Молодчина! Молодчина!

— За что бы это?

Он еще крепче сжал ее руку и снова повторил:

— Молодчина! Цивья Нехемьевна мне все рассказала.

Шева пожала плечами.

— Что мама могла вам такого рассказать про меня? Вот про вас… Я уже сегодня рассказала про вас… Да, дедушка?

— Да, доченька. Сын мой Шая тоже кое-что рассказал мне про вас, но я не знал, что вы и есть тот самый Зберчук. Что мне вам сказать, реб Калмен? Вы, конечно, заслужили величайшую благодарность нашу… В те времена, не дай им бог повториться, было большим риском проявлять человечность к таким, как мой Шая. Вы же ставили свою жизнь под удар.

— Я там был не единственный…

— Знаю. Знаю. И за это всем вам от нас большущая благодарность. Вспоминаю, с каким благоговением говорил мой Шая о вас, а мой Шая, да будет вам известно, знает толк в людях.

— Как и дедушка, — шаловливым тоном вставила Шева.

— Тебе таки не мешает знать, что твой дедушка разбирается в людях.

У Калмена нахмурились брови. Цивья приняла слова отца как одобрение ее выбора и покраснела.

— А как вы чувствуете себя теперь? — обратился Калмен к Шеве, выводя и себя и Цивью из замешательства.

— Нормально.

— Хорошенькое нормально… Если бы этот бандит, упаси бог, угодил на волосок выше, он попал бы ей финкой прямо в сердце.

— Их не надо учить, дедушка, орудовать финкой… Они свое дело знают… И вообще не о чем говорить. Как вы отдохнули на Кавказе? Там еще купаются?

— Есть и такие, что еще купаются. — Калмен обратился к Нехемье: — Ваша внучка не могла тогда в троллейбусе иначе поступить. Не могла и не должна была.

Разливая чай, Цивья вдруг вспомнила:

— Совсем забыла тебе сказать. Был сегодня Борис. Ему очень нужно видеть тебя. Просил, чтобы ты ему непременно сегодня позвонила.