Избранное
Шрифт:
— Хорошо! Я знаю — он хочет устроить меня у них на заводе. — Шева взглянула на часики. — Позвоню ему завтра. Надо было сказать Борису, что собираюсь к дедушке в колхоз.
— Ты разве еще не сказала ему об этом?
По тому, как Шева закусила нижнюю губу и опустила глаза, Цивья поняла, что дочь нарочно поехала в Лужники, чтобы Борис не застал ее дома. Цивья последнее время стала замечать, что с дочерью происходит что-то странное. Не зная, как завести с ней об этом разговор, мать все ждала подходящей минуты. Может, она дедушке доверила свои девичьи тайны? Цивье сейчас хотелось знать одно — с кем Шева была сегодня в Лужниках?
— Почему бы тебе не позвонить ему сегодня, раз он
— Куда я сейчас потащусь искать автомат? Завтра позвоню… Я же тебе сказала — он хочет, чтобы я поступила к ним на завод.
— Что это за завод? — спросил Зберчук.
— Механический. Но меня туда не тянет.
— А к чему, например, вас тянет?
— И сама еще не знаю. Пока решили, что я еду с дедушкой в колхоз.
— Если уж ехать, да к тому еще зимой, то почему не к нам в Инту? Знаете, что за красота у нас на севере зимой! Как раз теперь начинается там полярная ночь. Почти круглые сутки видите луну и звезды. А северное сияние! Красивее ничего нельзя себе представить. Вообразите: полнеба пронизано лучами всех и всяческих цветов — золотые, серебряные, красные, желтые, бронзовые, зеленые, — не описать, говорю вам… А как начнут эти лучи метаться по небу, носиться, переплетаться!.. Одним словом, красота такая, глаз не оторвать! А где вы найдете еще такие терриконики, как у нас? Вот ваш университет на Ленинских горах, ночью, когда он светится, смахивает малость на наши терриконики. Короче говоря, стоит посмотреть! Ну, а пронестись по заснеженной тундре на нартах! Бубенчики на запряженных собаках или оленях звенят, как, бывало когда-то, на почтовых. Эх, послушайтесь меня, тем более что дядя ваш мне тысячу раз наказывал, чтобы я не смел вернуться один… А если удастся, сказал он, привезти вас в гости обеих, будет совсем, совсем хорошо.
— Ну что я тебе сказал, — повернулся Нехемья к Шеве, — теперь видишь, что за мастера эти интинцы уговаривать. Но боюсь, реб Калмен, что если бы я изобразил один летний рассвет на наших виноградниках, все ваши интинцы среди ночи перебежали бы к нам.
— Э, так только говорится.
— Вот как? Охота послушать, что сказали бы вы, например, пройдясь летом на рассвете по нашим виноградникам. Где еще найдете вы такое небо, такой воздух, такую ясность… Если бы не Ай-Петри, мы бы в такое утро видели из нашего села море, а от нас до моря добрых полтораста километров.
Он отодвинул от себя свой чай и стал водить ложечкой по скатерти.
— Вот какая история произошла у нас прошлым летом с несколькими девушками, окончившими школу. Сколько председатель и бригадиры ни уговаривали этих девушек остаться в колхозе, они — ни в какую! В город, да и только. Но когда я сказал: «Дети, а ко мне на виноградник пойдете?» — то, представьте, ни одна из них не уехала. Не подумайте, что на винограднике работа легкая. Простоять целый день на коленях и полоть грядки или окапывать кусты… Даже сбор винограда — работа далеко не из легких. Постойте! Вы же из польских евреев, а ваши евреи, как рассказывают, знают старину немного лучше, чем наши. Так, может быть, скажете, откуда эта влюбленность наших девушек в виноградник? Подумать только — при таком тяжелом труде, а от них только и слышно «Расцветали яблони и груши» или «Ходит по полю девчонка»… Говорят, в священных книгах что-то есть об этом…
— То, что в вопросах древности мы большие доки, чем вы, оспаривать не буду, — произнес Калмен Зберчук нараспев, но тотчас спохватился и, словно боясь снова сбиться на ту же певучую интонацию, заговорил по-русски, — но к священным книгам все, что вы рассказываете, отношения не имеет. А раз уж зашел об этом разговор, то скажите мне, пожалуйста, откуда берется, что у нас в Инте девушки, еврейские
— Скажите пожалуйста! Я и не подозревала, что вы такие пламенные конкуренты, — вмешалась в разговор Цивья, — вы и в самом деле можете уговорить людей бросить все и вся и полететь к вам… Что ты скажешь, Шева?
— Я?
«Отчего она так рассеянна? Оттого, что растерялась и не знает, куда ехать, или потому, что была сегодня в Лужниках и, разумеется, не одна? Возможно, опять с тем…» Заглянув дочери в глаза, Цивья спросила:
— Что же ты все-таки решила, ехать к дедушке в Крым или к дяде Шае на север?
— Вот те раз! — отозвался Нехемья. — Мы, кажется, уже договорились.
— Ну и что? — сразу вмешался Зберчук. — Контракта вы еще пока, полагаю, не заключили и задатка согласно КЗОТу [5] вы еще Шеве, полагаю, тоже не дали?
— Э, вы же таки настоящий конкурент. Но не думайте, реб Калмен, что я так легко сдамся.
— Боже упаси, никому и в голову не придет, реб Нехемья Эльевич.
Цивья снова вернулась к тому же:
— Почему тебе все-таки не позвонить сегодня?
5
Кодекс законов о труде.
Шева в недоумении взглянула на мать и заулыбалась.
— Время уже скоро одиннадцать. Как можно звонить ночью в коммунальную квартиру? Завтра позвоню.
— Но он же работает.
— Ну и что же? Позвоню после работы, — и с усталой улыбкой склонила голову матери на плечо.
XXII
В темную предпасхальную ночь Калмен Зберчук вместе с еще одним пожилым евреем пробирались сквозь тихий лесок к бывшей польской границе.
Было это через полтора года после того, как Красная Армия вступила в Пинск, и Зберчука, пленного польского солдата, как и других пленных, отпустили домой. Польский городок Калушин, где Калмен, уходя на войну, оставил отца с матерью, молодую жену на сносях, уже находился у немцев. И Зберчук, как и многие другие бывшие польские солдаты, отрезанные от родного дома, выбрал себе город, чтобы на время поселиться в нем. Выбрал он Львов, а оказался в тихом Пинске. На шапочников в Пинске особого спроса не было. Выучился Калмен на шофера и поступил на спичечную фабрику. Жил эти полтора года экономно, отказывал себе в лишнем куске и почти весь заработок отсылал домой — каждую неделю посылку.
Вначале он часто получал из дому письма. Потом письма стали приходить реже, и были они полны намеков — чуть ли не в каждом писали о помолвках, свадьбах, пиршествах и напоследок стали у него допытываться, знает ли родня, что Гершн собирается развестись с Рейзл и что на новой свадьбе, которую Гершн готовится справить, вино будет литься рекой.
Когда Калмен показал письмо хозяину своей квартиры, тот махнул рукой:
— Пустое, вздор! У меня тоже остались там родственники, я тоже получаю от них письма, тоже с намеками… Но на то, что Германия собирается порвать с Россией и рекой будет литься кровь, нет ни малейшего намека. Если бы что-нибудь было, мне, вероятно, дали бы знать. Им, бедняжкам, конечно, несладко. И в самом деле, взяли и загнали живых людей в гетто — тут не ходи, там не стой. Одно счастье, что хозяевами в гетто являются все-таки сами евреи — свой юденрат, своя полиция, а еврею бояться еврея не приходится.