Избранное

Космач Цирил

— Хо-ооо-хой! — радостно закричал Матиц и замахал обеими руками.

Однако партизаны не остановились, не засмеялись громко и весело, не помахали ему винтовками и не подождали, чтобы поговорить с ним о его палке и о его возлюбленной.

«Темникарица сказала им, что я испакостил молоко!» — осенило Матица. Он стоял как вкопанный и смотрел вслед партизанам, которые торопливо шагали по высокой траве, один за другим исчезая в серо-зеленом ивняке. Он услышал, как они зашлепали по воде, выходит, вошли в реку обутыми. У Матица отлегло от сердца, он понял, что Темникарица и в самом деле не сказала им про молоко, зато в следующее

же мгновение он испугался, поняв, что теперь в село придут фашисты. Сникнув, он побрел вперед, потому что в его подсознании словно на камне был выбит приказ: он должен пойти к Лопутнику, к Тилчке, в Лазны, а потом к повороту дороги, где будет сидеть весь день.

Не доходя до села, Матиц встретил четырех крестьян, которые гнали коров и телят — каждый своих; гнали они их в соседнее село, находившееся на освобожденной территории, куда вражеская сволочь вряд ли сунется.

— Матиц, пойдем с нами! Помоги гнать скотину, — прохрипел Устинар, нелепо тянувший упиравшегося крупного теленка за веревку и за хвост.

— Я к Лопутнику иду, он меня побреет, — ответил Матиц.

— Смотри, как бы тебя фашисты не побрили. — сердито бросил Устинар, понимая, что уговаривать Матица все равно напрасный труд.

Матиц только заморгал своими огромными мутными глазами и зашагал дальше. Лопутника он застал перед домом. Веселый, любивший пошутить человек сегодня был мрачнее тучи. С презрением разглядывал он свою низкорослую супружницу, которая в неуверенности топталась на пороге, вытирала слезящиеся от дыма — он валил из кухни — глаза и причитала:

— Ты мне все-таки скажи, выпускать кур или оставить в курятнике?

— Дура! — обозлился Лопутник. — Ты их прирежь да опали, чтобы все было готово. Когда придут, тебе только спросить: «Каких желаете — вареных или жареных?»

— Ох, Лука, — в отчаянии вздохнула жена и воздела глаза к небу. — Неужели ты не можешь говорить серьезно? Ведь это не шутка. Ты мне скажи, выпустить их или оставить в курятнике?

Теперь Лопутник воздел к небу глаза, и не только глаза, но и руки, и воскликнул:

— Приди, святой дух! — А потом взорвался. — Я же тебе говорю, выпусти! По крайней мере эти сволочи за ними побегают! А может, какая спрячется, чтоб куриное племя в хозяйстве не перевелось.

— Значит, ты считаешь — выпустить? — спросила жена, не двинувшись с места.

— Знаешь что, — Лопутник искоса посмотрел на свою половину, — ты спроси у них. Куры как-никак поумнее тебя, они сообразят, что лучше.

— Ох, Лука, тебе бы только дурака валять! — вздохнула Лопутница, покачала головой, дивясь легкомыслию мужа, и поковыляла за угол, к курам.

— Насчет дурака баба и впрямь в точку попала, — хмыкнул Лопутник, увидев Матица.

— В точку попала… — повторил Матиц и ухмыльнулся.

— Зато ты не попал! Сегодня мне не до дураков! — твердо сказал Лопутник и исчез в доме.

Матиц неслышно вошел за ним и застыл посреди горницы. Лопутник рылся в ящиках стола и на полках; собрал пачку бумаг, свернул их и засунул в старый сапог, который швырнул в кучу обуви, приготовленной для починки. Матиц по-прежнему стоял истуканом. Лопутник знал: он не сдвинется с места, пока его не побреют. Поэтому, еще раз осмотрев ящик стола и полки, Лопутник, не говоря ни слова, пихнул Матица на треножник и прикрыл засаленным фартуком, в котором чинил обувь. Прежде чем приступить к бритью, он заглянул в стенные часы и за

все картины, висевшие на стенах. При этом был настолько озабоченным и углубленным в свои мысли, что Матиц лишь испуганно моргал огромными мутными глазами. В конце концов Лопутник перестал рыскать по комнате и взялся за кисточку. Однако не успел он и двух раз провести ею по куску мыла, как снова приложил палец ко лбу; схватив сапожный нож, подскочил к печи, отодвинул одну из плиток, которыми она была облицована, и заглянул, нет ли там чего. С облегчением вздохнул и вернулся к Матицу. Он долго намыливал его, покачивая головой, пожимая плечами и что-то бормоча.

— Эх, всякое может случиться! — вдруг сердито фыркнул он, словно споря с кем-то.

— Всякое может случиться… — как эхо повторил Матиц, от прикосновения кисточки совсем разомлевший.

— Всякое, всякое, — задумчиво подтвердил Лопутник. — Только тебе нечего беспокоиться, — махнул он рукой. А поскольку привычка шутить не оставила его и сейчас, добавил с горькой усмешкой: — Ну, если, скажем, с тобой что-нибудь случится, ты по крайней мере отправишься на небеса чисто выбритым.

— Я не отправлюсь на небеса, — тут же возразил Матиц.

— А куда? — усмехнулся Лопутник.

— К Кокошару, — ответил Матиц.

— К Кокошару? Зачем?

— За подсолнухом.

— За каким еще подсолнухом?

— Тилчка сказала, что даст мне подсолнух, — в замешательстве пояснил Матиц и принялся постукивать босыми пятками по полу.

— Тилчка? — выпрямился Лопутник и на мгновение задумался. — Знаешь что, Матиц, давай поспешим, чтобы ты застал Тилчку дома. И если она еще будет дома, ты ей скажешь, пусть сразу же уходит.

— Куда уходит? — вопрошающе заморгал Матиц.

— Ты только повтори: «Тилчка, Лопутник сказал: „Исчезни!“».

— «Тилчка, Лопутник сказал: „Исчезни!“» — повторил Матиц и поднял палец, чтобы хорошенько запомнить сказанное.

— Только не задерживайся в селе! — наказал Лопутник, выпроваживая уже побритого Матица из дома. — Иди прямо к Тилчке.

— Прямо к Тилчке! — повторил Матиц, поднял палец и быстро зашагал к селу.

Он перешел через мост, но почему-то сегодня на мосту не было ребятишек, которые обычно бежали за ним и спрашивали, с какого конца палка толстовата. Над дорогой сверкало яркое утреннее солнце. На повороте, неподалеку от усадьбы Устинара, ветер взметал пыль, отчего казалось, словно приближается ненастье. В селе было тихо и пусто. Только на широкой площади перед трактиром стояли Модриян и священник. Модриян снимал дорожную сумку с велосипеда священника — у того был велосипед с моторчиком, — а сам священник вылезал из своего серого плаща, как огромный черный жук из личинки.

— Куда это ты так торопишься, Матиц? — спросил священник и поднял короткую толстую руку, останавливая его.

Матиц остановился, но ничего не ответил. Модрияна он не любил, священника боялся, кроме того, несмотря на свое слабоумие, он замечал, что последнее время люди сторонятся обоих. Священник и Модриян переглянулись, как будто говоря, мол, и это «дитя божье» против нас. Тут в небе затрещало и загудело. Матиц поднял голову и посмотрел наверх: над дорогой пронесся огромный самолет, тот самый самолет с двумя парами крыльев, который утром промелькнул над Модрияновым лугом. Модриян и священник опять переглянулись и усмехнулись, Матиц же вздрогнул, будто мимо прошмыгнула смерть.