Избранное
Шрифт:
— Си Ханфи лежит на кровати, и ему снится, что он, извините, ест вместе с ангелами рис с молоком.
В эту минуту из спальни раздался голос:
— Рис с молоком?.. С ангелами? Да услышит тебя Аллах, Мабрук-эфенди! Я уже очень давно не видел риса с молоком, с тех самых пор, как ты объявился в нашем доме, а Заннуба забрала деньги на хозяйство.
— С каких это пор? — гневно воскликнула Заннуба, поднимая голову. — Чепуха! Храни тебя Аллах! Ты бы лучше наконец раскачался и встал. Нечего дремать! Еда с утра стынет.
— Вы думаете, я сплю? — откликнулся из спальни Ханфи. — Вот уж сказали! У меня уйма работы. Целая уйма.
Абда проворчал
— Надоело ждать! Чего мы ждем?
«Почетный председатель» пропел:
— Эй вы, народ, потерпите. Терпение — вещь хорошая, а если оно и горько, тоже не беда. Подождете! Осталось проверить одну тетрадку и одну тетрадочку. Господин мой — тетрадку и тетрадочку! О господин, тетрадочку! А если и две тетрадочки — так это тоже не страшно!
Абда с трудом подавил гнев, а Ханфи, лежа в постели, продолжал проверять тетрадки своих учеников, протяжно напевая:
— О господин, одна тетрадка и одна тетрадочка. О господин, одна тетрадочка! О господин, одна тетрадочка! Ах, господин, одна тетрадочка!
Его пение подействовало только на Мабрука. Он встал посреди столовой и, повернувшись лицом к спальне, принялся хлопать в ладоши, точно уличный танцор, выкрикивая: «Аллах! Аллах! О господин мой, одна тетрадочка».
Наконец Абда не выдержал и закричал:
— Клянусь великим Аллахом, я не желаю больше ждать! Довольно!
Он порывисто схватил ложку, опустил ее в миску с вареными бобами и, не обращая ни на кого внимания, принялся есть. Все удивленно переглянулись, не зная, как реагировать на поведение Абды, но никто не осмелился вымолвить ни слова. Впрочем, Заннуба скоро заговорила, по-видимому желая его оправдать.
— Да, конечно, виноват старший, глава семейства, храни его Аллах! — сказала она. — Вечно лежит, растянувшись на кровати, словно какой-нибудь бездельник-султан. Клянусь жизнью нашего драгоценного пророка, все в доме из-за него развалилось.
Решив переменить разговор, чтобы успокоить Абду, она вкрадчиво сказала:
— Не порть себе кровь, си Абда. Да благословит Аллах еду и питье! Не нашел ли кто-нибудь из вас пропавшего платка Саннии? — вдруг спросила она совсем другим тоном.
Гнев Абды уже остыл, и он втайне жалел, что так погорячился. Но едва он услышал слова «платок Саннии», как выражение его лица снова изменилось и стало еще злее, чем раньше. Желая успокоить его, Заннуба только подлила масло в огонь.
Абда молчал, но жилы на его шее вздулись, нос покраснел. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он крикнул:
— Вот как, ты не знаешь, кто взял платок? Зато мы хорошо знаем, кто его взял!
Мухсин задрожал и низко опустил голову. Но Абда повернулся к своему двоюродному брату Селиму и, гневно жестикулируя, продолжал:
— Будь мы простаки, нас было бы легко одурачить! Но, слава Аллаху, мы не такие уж простаки. Его милость скажет тебе, где этот платок.
И он указал на Селима, который медленно подкрутил усы и хладнокровно спросил:
— Что вы сказали, эфенди?
— Тут и говорить не о чем! — сухо бросил Абда. — Нам все известно.
— Что же именно вам известно? — так же хладнокровно продолжал Селим.
Абда молча отвернулся. Селим удивленно покачал головой.
— Браво! Может быть, вы это сами сделали, бек, а теперь хотите свалить на других? Современные молодые люди всегда так поступают.
Абда резко повернулся к нему:
— Если бы за мной когда-нибудь раньше водились такие дела, это, возможно, было бы и правдой! — крикнул он.
Немного смутившись,
— Раньше…
— Если бы я был юзбаши [11] , уволенным со службы за историю с одной сирийкой… — продолжал Абда свои разоблачения.
Селим сдержался и, подняв голову, весело спросил:
— Ну и что же?
Однако он чувствовал, что потерпел поражение. Эта история, которой его постоянно попрекали, заранее обвиняла его во всех грехах. Доказательства были излишни. Ведь все знают, что он бывший полицейский офицер, отстраненный полгода тому назад от работы за злоупотребление своим служебным положением. В Порт-Саиде его обвинили в преследовании одной сирийки, жившей в доме напротив полицейского участка. Если бы дело ограничилось просто волокитством со всевозможными уловками влюбленных вроде приветственных улыбок и покручивания усов при каждом появлении сирийской красотки у окна, его бы, конечно, не уволили. Но Селим-эфенди пошел дальше и вознамерился сблизиться с красавицей. Он долго размышлял, как этого добиться, и наконец сатана указал ему путь. Это случилось в знойный летний полдень, в час, когда все чувства особенно обостряются. Селим-эфенди, помощник полицейского надзирателя, облаченный в военную форму, с сверкающими на ярком солнце медными пуговицами и звездочками на плечах, решительно направился к дому красавицы. Поднявшись по лестнице, он постучал в ее квартиру и сказал:
11
Юзбаши — капитан.
— Откройте, ханум, не бойтесь. Я полицейский.
— Зачем? Что вам нужно?
— Позвольте мне на минуту войти.
— Но зачем?
— Зачем? Хвала Аллаху за вашу красоту!.. Для обыска. Необходимо произвести обыск… Не разрешите ли вы мне произвести у вас обыск?
Так пытался Селим сблизиться с сирийской красавицей. Но его проделка стала известна, и слух о ней быстро распространился. Вышел скандал, и в результате последовало увольнение на год.
Все это с быстротой молнии промелькнуло в голове Селима, и он не вымолвил ни слова. Поняв, о чем думает брат, Абда сказал тоном человека, выражающего справедливое возмущение:
— Правильно. Помолчи лучше. Дело и так ясно как солнце.
Селим поднял голову и спокойно спросил:
— Что тебе от меня надо?
— Сам. знаешь, — ответил Абда, стараясь сдержать гнев. — К чему столько слов? Мы все это знаем.
Селим выпрямился.
— Послушай! — горячо и серьезно сказал он. — Довольно! Твои уловки нас не обманут! Ты, эфенди, напрасно хитришь. Нет, ведь это даже не хитрость. В твоем положении хитрец сказал бы все начистоту, а ты только отрицаешь. Мне все известно, но я не хочу болтать. Если не веришь, я готов доказать свои слова. Призываю присутствующих в свидетели.
— Доказать свои слова?
— Конечно, — быстро ответил Селим. — Желаешь доказательств? Пойдем вместе, и позволь мне обыскать твои вещи и одежду.
Абда насмешливо расхохотался.
— Как ты сказал? — воскликнул он. — Обыскать? Машалла! Разве твоей милости не запрещено делать обыски?
Все молча слушали их перебранку. Но волновался только Мухсин. Страх и тревога сжимали его юное сердце. А между тем ему нечего было опасаться, он мог быть совершенно спокоен. Никому и в голову не приходило обвинить или только заподозрить пятнадцатилетнего мальчика в краже женского носового платка!