Избранное
Шрифт:
— М-да… Все у тебя вроде пристроены. Выходит, один я ни в чем не замешан…
— Ты так думаешь? — откликается Луччифреди не без иронии. — Ну надо же! А я-то копал, копал. И похоже, откопал кое-что и насчет тебя.
Я изображаю удивление.
— Насчет меня, говоришь?
— Да, уважаемый Серпонелла. Это ведь тебе удалось скрыться после лионского покушения, когда ты взорвал в театре ложу с отцами города… Но один след, крошечный такой следик, ты все-таки оставил… Интерпол обратился ко мне, а я, по своему обычаю,
— Да, сегодня твой день, Луччифреди, — отвечаю я. — Прими мои поздравления, комиссар Луччифреди, он же — Кармине Никьярико. Так ведь?
Теперь уже он ерзает на стуле и бледнеет. И фазанье филе с каперсами больше его не занимает.
— Что еще за Никьярико?
— Никьярико Кармине, сын покойного Сальваторе, — при этих словах я поднимаюсь, — снайпер из банды Россари. На твоей совести по меньшей мере три хорошеньких убийства…
Он ухмыляется.
— Интересно, как с таким блестящим прошлым я мог бы стать начальником оперативного отдела полиции?
— Так ведь и я копал себе потихонечку… Наводнение в дельте По… тебе о чем-нибудь говорит? Героическая гибель помощника комиссара Луччифреди, унесенного потоком, когда он пытался оказать помощь какой-то попавшей в беду семье… А через несколько дней — неожиданное воскресение доблестного полицейского, ставшего почти неузнаваемым, так как лицо его превратилось в сплошную рану. Да, должен признать, многоуважаемый Никьярико, действовал ты чертовски ловко… Ну а теперь, если находишь нужным, зови своих полицейских…
Он тоже встает, но уже больше не ухмыляется.
— Вот это удар, дружище, — говорит он, протягивая мне руку. — Признаюсь, не ожидал. Удар что надо. Мне остается лишь поблагодарить тебя за отменный обед.
Настал мой черед ломать комедию.
— Надеюсь, от кофе ты не откажешься?
— Спасибо, я, пожалуй, вернусь на работу. У меня там куча дел накопилась… Итак, до приятного свидания, дорогой Серпонелла. Останемся друзьями.
У ВРАЧА
Перевод Е. Молочковской
Я пошел показаться врачу: с тех пор как мне стукнуло сорок, я делаю это регулярно, раз в полгода.
Карло Траттори — мой врач и давнишний друг; он знает меня как облупленного.
Осенний день, пасмурный и тревожный, клонится к вечеру.
Вхожу, Траттори проницательно смотрит на меня и улыбается.
— Да ты блестяще
— Что правда, то правда! В жизни не чувствовал себя таким здоровым.
Обычно к врачу обращаются за помощью. Сегодня я пришел похвастаться: чувствую себя превосходно. И оттого я так доволен собой, гляжу на Траттори почти с вызовом, ведь я для него — неисправимый неврастеник, подверженный всем стрессам века.
А сейчас мои нервы в порядке. Из месяца в месяц мне все лучше и лучше. Просыпаюсь по утрам, сквозь щели жалюзи пробивается мертвенный свет городского утра, а у меня больше не возникает мыслей о самоубийстве.
— Какой смысл тебя осматривать? — недоумевает Траттори. — На таком здоровяке, кровь с молоком, много не заработаешь. Вон, щеки так и лоснятся.
— Ну, раз уж я пришел…
Я раздеваюсь, ложусь на кушетку, он измеряет давление, прослушивает сердце, легкие, проверяет рефлексы. Молчит.
— Ну как? — допытываюсь я.
Траттори пожимает плечами, не удостаивает меня ответом. Рассматривает, словно видит впервые. Наконец произносит:
— И все же, как там твои комплексы, твои классические кошмары, навязчивые идеи? Ведь ты вечно места себе не находил? Уж не хочешь ли сказать…
Я решительно киваю.
— Как рукой сняло. И думать забыл. Меня словно подменили.
— Словно подменили… — эхом вторит приятель, задумчиво растягивая слова.
Сгущается туман. Еще пяти нет, а на улице темнеет.
— Помнишь, — говорю, — как я врывался к тебе ночью, то в час, то в два, чтобы излить душу? А ты меня выслушивал, хотя у тебя от сна слипались глаза. Теперь и вспомнить совестно. Только сейчас понимаю, каким я был идиотом, каким круглым идиотом!
— Как знать!..
— Что-что?
— Ничего. Скажи честно: теперь ты счастлив?
— Счастлив? Слишком громкое слово!
— Ладно, скажем иначе — спокоен, доволен?
— Разумеется.
— Ты постоянно жаловался, что дома, в обществе, за работой чувствовал себя чужим, одиноким, никому не нужным. Стало быть, отчуждение прошло?
— Вот именно. Впервые я, как бы это сказать, ощутил себя полноценным членом общества.
— Вот как? Поздравляю! Отсюда и уверенность в себе, моральное удовлетворение, так?
— Издеваешься?
— Отнюдь. И ты ведешь теперь более размеренный образ жизни?
— Ну… очевидно.
— Смотришь телевизор?
— Почти каждый вечер. Мы с Ирмой редко где-нибудь бываем.
— Увлекаешься спортом?
— Не поверишь — стал заядлым болельщиком.
— За кого болеешь?
— За «Интер», естественно.
— А в какой партии?
— Не понял.
— Я имею в виду политическую партию.
Я поднимаюсь, подхожу к нему вплотную, шепчу на ухо.