Избранное
Шрифт:
— Правда ли, что это старый хозяин баркасов из Мессины, превратившийся в камень? — спросил я.
— Да, говорят, — почти беззвучно прошептал Крешенцо.
— А правда, что по ночам он зовет здесь сына?
— Да, говорят, — повторил мой гребец.
— Ну а правда, что всякого, кто приплывает сюда ночью, ждет потом беда?
Крешенцо безучастно посмотрел на меня, словно не понял вопроса. Лицо его под нелепой широкополой шляпой было прозрачным, как у мертвой медузы. После паузы он произнес, медленно качая головой:
— Я тоже… Тоже окаменел. Двадцать пять лет назад.
— Как, и ты… потерял сына?
Призрак кивнул.
— Его звали Джованни, — сказал он. — Мичман военно-морского флота… У мыса Матапан.
НИКТО
Перевод Л. Вершинина
В сентябре получил я такое письмо:
Дорогой Буццати!
Ты еще помнишь гимназического своего товарища Бруно Бизиа? Мы вместе учились в четвертом и пятом классе. Думаю, после стольких-то лет ты меня забыл. И вот я решился напомнить о себе по одной серьезной причине. Вижу, что твое внимание как журналиста привлекают люди, события и обстоятельства, несущие в себе нечто таинственное и странное. Уверен: место, где я работаю — «Моргенхаус» в Граубюндене, — тебя весьма заинтересует.
Возможно, до тебя уже доходили кое-какие слухи, хотя все, что там происходит, и содержится в строгой тайне. «Моргенхаус» — это нечто вроде пансиона или клиники, одним словом, благотворительное заведение для безнадежно больных. Тут есть даже пациенты, у которых за душой ни гроша. Финансируют клинику в основном филантропы из США, Мексики и Швейцарии. Наша цель — обеспечить этим несчастным кончину безо всяких страданий, особенно моральных. Каким образом, спросишь ты? Приезжай, и сам во всем убедишься. Ты наверняка будешь поражен и растроган.
В письме больше ничего рассказать не могу. Если последуешь моему совету — напиши, буду счастлив вновь свидеться с тобой. Я встречу тебя на станции Кларис, а дальше повезу на машине. Предупреждаю: внутрь «Моргенхауса» тебя не пустят, поскольку даже кратковременные визиты посторонних у нас категорически запрещены. Но внутреннее устройство клиники и не представляет никакого интереса. Самое невероятное — то, что заставило меня тебе написать, — в другом.
Я и впрямь с трудом припомнил Бруно Бизиа: в гимназии он звезд с неба не хватал. А вот о «Моргенхаусе» слыхал, что это сказочная клиника, где новейшими препаратами и методами пытаются одолеть самую страшную болезнь века. Газеты и журналы время от времени писали что-то, но очень туманно. Якобы там, на холмах, зловещий недуг странным образом утрачивает свою силу и пациенты перестают от него страдать. Что это: массовый гипноз, чары, а может, какие-то иные, недозволенные способы внушения?
Так или иначе, мной овладел журналистский азарт. Несколько дней спустя я письмом известил Бруно о том, что готов приехать.
Как же он изменился! На станции Кларис меня встретил высокий, могучий человек с короткой рыжеватой бородкой, обрамлявшей добродушное лицо. Выглядел он гораздо моложе меня. Мы разговорились. Машина, проехав километров десять по автостраде на Камеден, свернула на узкое, однако хорошо асфальтированное шоссе, ведущее в довольно мрачную долину. Часы показывали пять пополудни. Воздух был чист и свеж.
По мере нашего продвижения вверх домики, огороды и другие признаки активного присутствия человека попадались все реже.
На очередном повороте взгляду предстала вся долина, а с противоположной стороны ее — густо поросшая лесом скала, высотой метров в триста. Машина поползла по крутому склону среди елей. Вокруг ни души.
С вершины скалы вид открывался чудесный: горы, долины, леса… И на небольшом возвышении, под прикрытием скалы, напоминающей коленопреклоненного монаха, — величественное строение. Право же, я не в силах описать эту ультрасовременную архитектуру, как она
Возвышенность в радиусе ста метров была обнесена белой решеткой, надежно преграждающей путь посторонним. В центре ее перед воротами стояла небольшая изящная вилла.
— Это что-то вроде сторожки, — объяснил мне Бизиа. — И одновременно — постоялый двор. Здесь ты сможешь хорошо выспаться. А вечером встретимся, поговорим.
Мажордом провел меня в достойные миллиардера апартаменты. В тишине откуда-то издалека доносились звуки фортепьяно. Но где же тут тайна? Где та сенсация, ради которой мой приятель затащил меня сюда?
Об этом Бизиа поведал мне вечером, когда на зачарованный скит опустились сумрачные тени. Он открыл ключиком калитку в решетчатой ограде, и мы очутились в запретном царстве.
Впереди уступами тянулись вверх свежескошенные лужайки; они в конце концов привели нас к дворцу. Мне показалось, что там, перед ним, неторопливо прогуливаются какие-то люди в белых одеждах.
— Почему мы боимся смерти больше всего на свете? — начал Бизиа. — Ответ прост: умирающий уходит, а другие остаются. Если бы все вместе отправились в мир иной, со смертью было бы легко смириться. Скажем, если бы катастрофа разом уничтожила весь род людской, каждый воспринял бы свою смерть совершенно безболезненно. А теперь вообрази, что неизлечимо больной человек вдруг переносится в далекое будущее, оказывается в ином веке или даже тысячелетии. Близкие, друзья, коллеги — все, кто сейчас сочувственно взирают на его страдания с высоты своей молодости и здоровья, — обратились в пепел и прах. И дети, и внуки, и правнуки. Улавливаешь? На таких условиях умереть для человека — плевое дело. Ты возразишь, что мы играем на низменных, гнусных инстинктах. Может, ты и прав, но, увы, так уж устроен человек.
— Да, но при чем здесь это все?
— Так и не понял? Это и есть метод «Моргенхауса». Наши «гости», наши больные, умирают тут почти с охотой. Они как бы перенеслись в далекое будущее. Жены, мужья, братья, дети, внуки давным-давно скончались… А вот им удалось выжить, потому они так спокойно ждут смерти.
Я пристально поглядел на Бруно: похоже, он не шутит.
— А как вы их переносите в будущее? С помощью магии, научно-фантастических средств или психотропных препаратов? Может, вы их гипнотизируете?.. Послушай, а ты это серьезно?
— Попытайся понять, — сказал Бизиа, задумчиво ступая по траве. — Во времени бывают провалы, трещины. Это сложная проблема, даже физик, я думаю, не сумел бы тебе как следует ее объяснить. Вот я работаю здесь, а так до конца в этом и не разобрался. Короче говоря, одна из таких трещин обнаружена здесь, в отдаленном уголке Альп. Над нами как бы зияет дыра, которая связывает нас с будущим.
— С каким будущим?
— С тем, что наступит через сотни и сотни лет. С точностью установить эпоху нам не дано. В этой долине временная последовательность нарушилась, произошел, если хочешь, разрыв, и мы теперь вступили в контакт с третьим, а может, и четвертым тысячелетием.
Сомнений нет: передо мной безумец. И все же я терпеливо пытался ему возражать.
— Но ведь ваши больные, верно, получают письма из дома, читают газеты, смотрят телевизор? Как же они могут так обманываться?
— Ни в коем случае! Они находятся в полной изоляции. И это их не удивляет. Да и почему они должны удивляться, если убеждены, что живут во втором или третьем тысячелетии?
— Но как же вам удалось их убедить? Этот временной разрыв, в чем он проявляется?
— О господи! Да никто их не убеждал, сами убедились — они же не слепые. Для них лучшее доказательство — то, что они здесь увидели и видят почти каждый день.