Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
Вдали садовник трудится у яблони.
Иван Павлов идет огромным яблоневым садом. И так хорошо это осеннее изобилие сада, такая сила плодородия, сила жизни в нем, что он останавливается восхищенный.
Старик-садовник подходит с ножницами в руках. Доволен восхищением Павлова.
Душно в спальне Телегина. И сюда проникает унылый вечерний звон. Огромная дубовая кровать. Перины, подушки… А сверху маленький сухой старичок. Он ловит ртом ускользающий воздух. Перед ним стоит дородная старуха.
С т а р у х а (крестится).
Т е л е г и н (раздраженно). Подождет. По-до-ждет! Сынка его ко мне сначала. Все же доктор… петербургский.
С т а р у х а. Суета все на уме.
Т е л е г и н. Молчи, дура, молчи.
В сопровождении старухи Павлов проходит через узенькую, заставленную сундуками комнату. Здесь в епитрахили сидит отец Петр.
П а в л о в. Отец?
О т е ц П е т р (сердито). Я, а то кто же! Иди. Тебя вперед требует. Смерть уж в глаза, а все о мирском думает. Иди.
В спальню Телегина входит Павлов и с ним высокий узкогрудый человек. Он наклоняется и целует руку Телегина:
— Не лучше ли вам, батюшка?
Т е л е г и н. А вот и не умру вам на зло. Вот он вылечит. Уходите.
Павлов и Телегин одни.
Т е л е г и н. Воздуху вот нехватает. Всем хватает, а мне нет. (Усмехаясь.) А ведь ты ко мне Христа славить ходил с семинарией своей.
П а в л о в. Как же, помню. Пироги у вас хороши были.
Т е л е г и н. Хороши, значит? Ну вот и отблагодари.
Павлов выстукивает больного, слушает сердце, качает головой.
Т е л е г и н. Помирать, значит. Ма-арфа!
Старуха в дверях.
Т е л е г и н. Вот ему сто рублей вынеси за честность. Наши-то тысячи с меня выманили. Сволочи! Спасенье обещали. Отца Петра ко мне.
М а р ф а. Да здесь он.
Павлов складывает стетоскоп, прячет в карман.
Т е л е г и н. А ты погоди, ты мне вот что скажи — а дальше-то что, а?
Привстав и судорожно вцепившись в руку Павлова, он смотрит на него с надеждой и страхом.
Только сейчас мы видим отца Петра, стоящего в дверях.
Т е л е г и н. Не веришь, видно? А в чего ж ты веришь? Может быть, есть такая вера у петербургского доктора, что поможет купцу умереть? (И снова тень надежды на его лице.)
П а в л о в (улыбнувшись). В человека, в разум его!
Т е л е г и н (растерянно). В человека? (Хмыкает неодобрительно.) Человек — он свинья! Ты не съешь — тебя съедят. Так уж устроено. Я вот братневу семью по миру пустил. Нет, без бога мне нельзя. Нельзя мне без бога!
— Во имя отца и сына и святого духа, — слышится торжественный возглас отца Петра. Он медленно проходит
Павлов отходит к окну, за которым виднеется сад и яблони. Останавливается. С пристальным любопытством наблюдает за этой сценой. Не может уйти.
— Ныне отпущаеши раба твоего, — торжественно произносит отец Петр.
Т е л е г и н (из-под епитрахили). А сынок-то у тебя не верит. А чья вина, отец Петр?
И вдруг кричит Павлову, стоящему у окна:
— А ты, ты почем знаешь, жить мне или нет? Ты что, бог, что ли? А не бог, так молчи. Все мы рабы его, все…
И он ловит руку отца Петра. Целует ее. Привстав, смотрит в окно:
— Яблок нынче тьма какая. — Задыхается. — Это зачем же?
О т е ц П е т р (гневно). Не богохульствуй, причастия лишу.
Т е л е г и н. Мне значит, помирать… А солнце светить будет… И сады стоять? (Задыхается.) Это зачем? Для тебя, что ли? Для кого?
П а в л о в (тихо). Какая же злоба в вас бушует, господин Телегин. Да, сады будут стоять…
Т е л е г и н. Ан врешь. И не будут. Не будут! Марфа!
Снова появляется в дверях старуха.
Т е л е г и н. Сад, сад… срубить!
Ужас на лице старухи.
О т е ц П е т р. Опомнись, Архип Семеныч!
Т е л е г и н (старухе). Кому сказал? Работников пошли сейчас же!
О т е ц П е т р. Уйди, Иван, уйди! (Подойдя к сыну, толкает его к выходу.) До чего человека довел.
Телегин, собрав последние силы, поднимается с постели, держась за окружающие предметы, доползает до окна. Гневный стоит отец Петр у дверей.
Павлов идет садом. Останавливается.
Растерянные лица работников. Топоры в руках. В тревоге застыла на пороге жена купца. Садовник закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как погибнет плод всей его жизни.
Высохший Телегин появляется в окне, кричит:
— Осмелели, сволочи! Руби, говорю! Руби!
Лицо Телегина. Злая радость на нем. Слышны гулкие удары топоров. И вдруг, пошатнувшись, он падает вкось.
И сразу облегченная тишина наступает в саду.
Садовник трогает пальцем глубокую рану на дереве, и слезы катятся по лицу старика.
Потрясенный стоит Павлов. Попрежнему мерно, уныло звонит колокол ко всенощной.
И вдруг шуточный плясовой мотив.
Дмитрий поет «Семинариста» Мусоргского.
Пинис, пизес, кринис, финис, Игнис, ляпис, пульвис, цинис…Гитара в руках Дмитрия. Стол, полный домашних яств. В дальнем углу комнаты Иван.