Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Но Гошкин по-своему истолковал его смешок и внятно и зло добавил:
— Пурга в тундре!
— Вы бывали там? — поинтересовался Петя.
— С гастролями, — объяснил Гошкин, настороженно приподняв брови.
— А-а, — неопределенно протянул Петя, пританцовывая на месте. Руки его за спиной невольно трогали забытую тихую печурку. Холодно было в раздевалке. — Действительно, Нарьян-Мар и Маточкин Шар и здесь и в зале. Неужели нельзя натопить?
— Дров нет, — отозвался Гошкин в том же тоне. — Проблема!
— Ах уж и проблема! — шутливо не согласился Петя. — Степь,
— Я не истопник, я не истопник! — перебил его Гошкин. — Я режиссер!
— И заведующий этим домом, — добавил Петя с улыбкой. — Это ведь не самодеятельность, а героизм — играть при такой температуре.
— В гоголевские дни, — тоже пританцовывая на месте, прогрохотал Ющенко, — какой морозяка был, а Тася выступала в платье с декольте. Вот это был героизм!
Все засмеялись, кроме Марьи Ивановны, которая сердито поджала губы, а сказала, однако, робко:
— Посмотрите на Ниночку. У нее платье из кисеи. Разве может идти речь о настоящей игре? Она замерзнет на сцене.
— Я? — перепугалась Ниночка, и ее угольно-черные, густо накрашенные ресницы задрожали. — Что вы, что вы! Мне жарко, честное слово, жарко.
— Не сгори, — пошутил Ющенко.
А воздушная Ниночка порывисто приникла к Марье Ивановне.
— Критика правильная, — отчетливо, что было характерно для него, проговорил Гошкин. — Но дров нет. А вам, Ниночка, жарко на сцене знаете почему? Потому что вы размахиваете руками, как мельница.
Ниночка сначала прислушалась, но потом вскинула голову и, обдав Петю запахом духов и пудры, вышла из комнаты.
— Зачем же вы, — с укором спросил он Гошкина, — обидели ее? — И вышел за ней.
В комнате стало тихо. Гошкин уселся на табуретку Ниночки. Он пытливо покосился на Марью Ивановну и повторил:
— Размахивает руками!
— Не размахивает! — сказала Марья Ивановна. — Вы бы лучше следили за ней на сцене.
— Я с ней не встречаюсь в первом акте…
Уходя, Петя не прикрыл двери, и теперь в комнатку из зала доносились нестройные, но нетерпеливые аплодисменты.
— Вызывают, Аркадий Семенович, — напомнил Ющенко мрачному профессионалу сцены.
— А вы, — повернулся Гошкин к грузчику сельпо, — не вышагивайте животом вперед. Вам кажется, что у вас грудь колесом, а на самом деле выставляете свой живот. Картина!
— Я ничего не выставляю, — обиженно нахмурился Ющенко.
— Выставляете, выставляете.
Марья Ивановна заступилась за Ющенко.
— Слушайте, что я говорю! — нервно повысил голос незадачливый постановщик.
— Аркадий Семенович, — добродушно начал Ющенко, который легко мог бы взять Гошкина под бока и выставить за дверь, — я понимаю, кто я такой. Я матрос революции, — голос его прорвался и загремел. — Я Годун! И я весь в мыслях о живом Годуне, как учил Станиславский. Это Марья Ивановна говорит. Понимать слова, чувствовать и произносить их, чтобы поверили и забыли, что я Ющенко. По-моему, это — главное.
— Главное для вас — понять, — резко перебил Гошкин, — что живот нечего выпячивать!
Тася, занятая повторением роли, с опаской, и испугом смотрела на Гошкина.
— Эй, талант! Товар привезли, а сгружать кто будет, Пушкин? Извиняюсь, товарищи заслуженные, — виноват, — народные артисты…
«А и правда народные артисты. Народные!» — подумал Петя, заражаясь настроением весельчака, взявшего в дверях «под козырек».
Пришла машина сельпо, которой они со Степаном Константиновичем подбросили бензин по дороге. А грузчик Ющенко был уже в матросском костюме.
И тут Гошкин улыбнулся.
— Идите, товарищ народный артист. Публика подождет.
Ющенко вопросительно посмотрел на Петю. Жестом задержав его, Петя вышел и сбежал по лесенке в зал. Он нашел Степана Константиновича. Не надо было долго объяснять ему, чтобы расторопный механик, легко вскочив на скамейку, объявил о заминке и позвал охотников потрудиться за Ющенко. Вон сколько нашлось здоровяков! Да таким машину разгрузить — раз плюнуть. Петя пошел с ними на улицу. Груз с машины смахнули в два счета, с прибаутками. Петя едва успел подержаться за какой-то ящик. И все дело. Какая, подумаешь, трагедия! Нет, этот Гошкин — определенно смешная, глупая, несерьезная фигура.
За кулисами Петя наткнулся на плачущую Тасю. Прижавшись к холодной стенке, мажущей известкой, она горько всхлипывала, а Ниночка стояла рядом и молчала, и Ющенко стоял рядом и сжимал кулаки.
— В чем дело? — тихо спросил Петя.
Подошла Марья Ивановна и сказала, что это сейчас пройдет. Просто Аркадий Семенович предупредил, чтобы Тася играла, не молчала, как рыба, когда наступает ее очередь говорить.
— При чем тут очередь? — не оборачиваясь от стены, всхлипывала Тася. — Я знаю, когда и как мне говорить. Но когда он рычит на меня, я пугаюсь. Я не могу с ним играть.
— А Гошкин тоже занят в спектакле? — насторожился Петя.
— Да, — кивнула Марья Ивановна.
— Кого же он играет?
— Леопольда Штубе. Это ему вполне подходит. Ну, успокойся, Тасенька…
Петя вдруг представил себе, какой кошмар творится у них на репетициях.
— И откуда у вас взялся этот Гошкин? — почти крикнул он.
— Вы прислали.
Конечно, играть в обстановке, которую создал этот наглый Гошкин, было действительно героизмом, но Петя улыбнулся и сказал:
— А давайте сыграем пьесу так, чтобы не краснеть перед народом. Назло Гошкину! — И поддел что-то кулаком в воздухе и потряс им. — Это ведь «Разлом»!
В зале хлопали все дружней и нетерпеливей.
— Гошкин никак усы приклеить не может, — в волнении произнес Ющенко и улыбнулся.
Петя толкнул боковую дверцу и вошел в скромное артистическое убежище, откуда Гошкин разогнал всех его обитателей. Старый мастер театральных подмостков вовсе и не клеил себе усов, а стоял у столика и наливал в одну из чашечек, принесенных Марьей Ивановной, водку.