Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Он зашагал по Китайскому проезду к Дзержинской. Он не торопился, потому что в кармане у него была всего-навсего трешка, и с той старой трешкой нечего было соваться в магазин. Да и магазины, поди, уже закрылись. Часы на Лубянке показывали без четверти двенадцать. Теперь он уже не мог поспеть ни домой, ни обратно, в эту компанию — но туда он ни за что бы и не вернулся. У него с детства было сильно развито чувство собственного достоинства.
Мимо — ему навстречу или обгоняя его — бежали озабоченные, ошалелые, опаздывающие люди. Они скользили, подворачивали каблуки, падали, вставали,
Как вдруг все прекратилось. И сама площадь, и прилегающие улицы опустели.
На часах было без пяти двенадцать.
Вадик Юрасов стоял на тротуаре, сунув руки в карманы, вздернув подбородок и чуть выпятив губу — он следил за стрелками.
Потом, дождавшись, усмехнулся и поехал домой.
Тогда он еще не знал, что одну из незнакомых девочек, бывших там, — которая была в очках, Катю, — он позже встретит в институте и женится на ней. Как, естественно, он тогда не мог еще знать, что потом они разойдутся.
Машина съехала к обочине.
— Что? — спросил Вадим Петрович и посмотрел в окно. — Это уже Строительная?
— Нет.
— Так почему же…
Иван Иванович Пападаки постучал ногтем по освещенному циферблату часов. Стрелки были сомкнуты вверху.
— С Новым годом, Вадим Петрович.
— А-а. Ну да, конечно. С Новым годом. Желаю вам и вашей семье здоровья и счастья. Может быть, мы все-таки поедем? У нас осталось совсем немного адресов.
«Волга» рванулась.
— Видите ли, — сказал Юрасов. — Новый год — это очень условное и растяжимое понятие. Именно растяжимое, если учесть систему поясного времени. Вот здесь, у нас, в Соснах, сейчас уже Новый год. А в Москве его будут встречать через два часа. А в Хабаровске уже давно встретили. А…
— По Москве опять везде встречают, — заметил водитель.
— …что и является лишним доказательством условности самого понятия, — улыбнулся Вадим Петрович. — Не так ли?
— Верно, — обрадовался Иван Иванович. — Какая разница? Вот я приеду домой, поставлю ее в гараж, отосплюсь, а уж потом… Какая разница? Все равно — три выходных подряд.
— Кстати, в допетровской России, — сказал Юрасов, — Новый год встречали осенью, первого сентября. И сейчас в некоторых странах…
Иван Иванович лихо крутил баранку. И вскоре, сделав свое дело на Строительной, они поехали на Юбилейную.
Теперь в домах, куда являлся Дед Мороз, все дети спали. Он отдавал подарки родителям, заручившись словом, что завтра они будут вручены тем, кому предназначены. И что будет рассказано, как приходил Дед Мороз.
Повсюду веселье было в самом разгаре. На звонок выбегали не только хозяева, но и гости. И когда обнаруживалось, что там — Дед Мороз, начиналось всеобщее ликование. Взрослые вели себя совершенно как дети. Они затевали хороводы, пели «В лесу родилась елочка». Щупали одежду, усы, бороду. Некоторые дамы лезли целоваться. Мужчины волокли его к столу, а когда он решительно отказывался, приносили в коридор бутылки
— Товарищи, — урезонивал их Дед Мороз, — я же нахожусь при исполнении… Я не могу. Поздравляю вас с Новым годом. Желаю здоровья и счастья.
И, как его ни удерживали, он уходил.
— Знаете, в этом обычае есть что-то языческое, — говорил он в машине Ивану Ивановичу. — Украшение деревьев, пляски, переодевания… Да, безусловно.
Уже во втором часу ночи, когда мешок отощал — там оставалось лишь на самом дне, — Вадим Петрович Юрасов столкнулся с непредвиденным.
В квартире Яблоновских, где собралось многолюдное общество и где тоже все высыпали в коридор посмотреть на Деда Мороза, он вдруг увидел инженера Мареева, мужа Азы. Тот был, конечно, вдребезги пьян.
Они оказались лицом к лицу. Все притихли.
— А, Дед Мороз? Красный нос?.. — угрожающе осклабился Мареев. — Ну, а… Снегурка где же? Почему без Снегурки? Не положено…
И, согнув голову, кинулся на пришельца.
Его перехватили цепкие мужские руки, множество рук — вовремя, поскольку Дед Мороз уже занес свой посох.
Мареева увели.
Хозяин дома, технолог Яблоновский, сложил умоляюще руки:
— Вы уж извините, Вадим Петрович! Ведь знаете — с ним бывает. Какая досада. Извините… Вадим Петрович, а может быть, вы — ну, хоть на пять минут! Иначе Маша, жена, завтра будет плакать целый день. Я прошу вас.
— Да. Хорошо, — сказал Дед Мороз. — Но я ненадолго.
Вадим Петрович никак не мог допустить, чтобы его заподозрили в трусости. Чтобы об этом пошли разговоры. И он не желал оставлять поле боя сопернику.
Его посадили за стол на почетное место.
— Дорогие друзья, — сказал Яблоновский, — я предлагаю тост за нашего гостя — Вадима Петровича Юрасова! Мы все глубоко уважаем его за…
— Нет-нет, — перебил хозяина гость. — Ни в коем случае. Я — Дед Мороз.
— Тогда — за Деда Мороза!
— Штрафную ему, штрафную…
Налили штрафную, и Вадим Петрович единым духом осушил посудину. Он был настоящим мужчиной.
— А Снегурка где?.. — ехидно спросил Мареев.
На него зашикали.
Маша Яблоновская, хозяйка дома, подошла к Вадиму Петровичу, коснулась его шубы:
— Может быть, вы снимете это? И шапку… У нас такая жара.
— Нет, ни в коем случае, — сказал Дед Мороз. И объяснил ей на ухо: — Это просто невозможно. Понимаете, тут все… на живую нитку.
Он остался сидеть за столом в своей красной шубе, в белой шапке, в наклеенных усах. Ему было жарко, но он знал, что вытерпит.
Потом разлили шампанское, включили радио и все встали — все, кроме Мареева, который заснул, уронив голову на скатерть.
Сыграли куранты. И в Соснах встретили Новый год по Москве.
— Дорогие друзья! — воскликнул Яблоновский. — Только что…
Но тут зазвенел дверной звонок, Маша побежала в прихожую, а вернулась с Иваном Ивановичем Пападаки. Водитель ждал-ждал, а потом, учуяв неладное, поднялся на четвертый этаж — выяснить, в чем же дело. На лице его отразилось крайнее удивление, когда он увидел своего пассажира за праздничным столом: Дед Мороз кушал соленый огурец.