Избранные произведения в одном томе
Шрифт:
Подождав с минуту, мужчина встал. Послышался шорох, затем шаги. Идет к ней. Девушка упорно не поднимала глаз, даже когда он оказался так близко, что она ощутила исходивший от него звериный запах. Он что-то пихал ей в лицо.
— Надевай.
Дженни робко протянула руку, хотя все ее внимание было приковано к ножу. «Опусти, — подумала она. — Вот только опусти на секунду, и тогда мы посмотрим, какой ты смелый». Увы, лезвие даже не шелохнулось, когда девушка приняла сверток. Распознав в нем женское платье, она на миг воспрянула духом, решив, что ее ждет свобода. К сожалению, искра надежды
Да, это было платье, только подвенечное. Из белого, пожелтевшего от времени атласа, с кружевами. К тому же грязное, испещренное темными пятнами. Когда пленница поняла, что это такое, к горлу ее подкатила тошнота.
Засохшая кровь.
Дженни разжала пальцы. Нож, взметнувшись, тут же прочертил у нее на руке алую стрелку, едва не вспоров кожу. След немедленно вздулся и набух кровью.
— Поднять!
Девушка заставила себя нагнуться, хотя рука отказывалась слушаться, будто принадлежала другому человеку. Она хотела было надеть платье снизу, но сообразила, что привязь не позволит этого сделать. На секунду вспыхнула надежда. Впрочем, что-то вынудило ее промолчать и не просить отвязать веревку. «Он только этого и ждет». В ней заговорила интуиция. «Ждет, чтобы я дала ему повод».
Погреб поплыл перед глазами, однако из последних сил ей удалось устоять на ногах. Неловкими движениями Дженни надела платье через голову. Нахлынул омерзительный запах, густая вонь нафталина, застарелого пота и слабого намека на духи. На краткий миг, когда складки тяжелой ткани закрыли ей лицо, Дженни вдруг ощутила приступ клаустрофобии, ужасного предчувствия, что нож вот-вот полоснет по ней снова, пока она беспомощна и ничего не видит. Девушка лихорадочно выпутала голову из ловушки и принялась жадно глотать воздух.
Мужчины поблизости не было. Оказывается, он успел отойти в тень, за лампу, и теперь возился с каким-то предметом на верстаке. Дженни осмотрела свою новую одежду. Ткань жесткая, со множеством складок. Кровь из ее ран уже успела перепачкать все вокруг, добавив новые пятна к прежним, засохшим. Впрочем, было ясно, что когда-то это платье, сшитое из плотного, тяжелого атласа с искусно сделанной вставкой из кружевных лилий на груди, смотрелось очень изящно. «А ведь какая-то невеста надевала его, — подумала Дженни оцепенело. — В самый счастливый день своей жизни».
Раздался дробный, щелкающий звук. Словно заводили часы. Все еще полускрытый в тени, мужчина поднес к лампе небольшой деревянный ящичек. Лишь когда он поднял крышку, Дженни поняла, что у него в руках.
Музыкальная шкатулка. С крошечной балериной на постаменте, в самом центре. Пока девушка завороженно смотрела на кружащуюся фигурку, в гнилом воздухе расплывалось нежное позвякивание колокольчиков. Механизм поврежден, но мелодия угадывалась даже в столь извращенной форме. «Лунный свет».
— Танцуй.
Дженни дернулась, выбитая из транса.
— Что?..
— Танцуй.
Приказ был настолько дик и сюрреалистичен, что с таким же успехом мог прозвучать на чужом языке. Только появление ножа вынудило ее повиноваться. Словно в пьяной пародии на танец, как марионетка, она начала переступать с одной ноги на другую. «Только не разрыдайся,
По ее телу шарили глаза мужчины, наполовину спрятанного в тени. Затем он вдруг поднялся и направился к лестнице. Остановившись, Дженни изумленно посмотрела ему в спину. На мгновение ей показалось, что он оставит ее как есть и не будет запирать в закутке. К сожалению, через пару секунд шаги зазвучали вновь. На этот раз медленно и размеренно, даже вяло. Что-то жуткое чудилось в этой неторопливой поступи. «Он хочет тебя напугать. Просто еще одна игра, как с платьем».
Когда фигура материализовалась на нижней ступени, Дженни спрятала взгляд и засуетилась, пытаясь вновь подстроиться к музыке. Не поднимая головы, она слушала, как он медленно идет через подвал. Вновь скрипнул стул. Девушка знала, что он наблюдает за ней, и под давлением взгляда потеряла координацию, движения стали неловкими и дергаными. «Что, нравится?» — зло подумала она, пытаясь разжечь в себе гнев — единственный способ справиться со страхом.
У шкатулки кончался завод, и музыка мало-помалу замедлялась, превращаясь в нестройный набор звуков. Когда растаяла последняя нота, послышался шорох и вспыхнула спичка. На мгновение тени отпрянули от желтого язычка пламени, а затем мрак хлынул обратно. Этой крошечной доли секунды хватило, чтобы разглядеть лицо напротив.
И тут Дженни все поняла.
Музыка умолкла, а она даже не обратила на это внимания. Затем шкатулку завели вновь, и в воздухе расплылся запах серы вперемешку с табачным дымом.
Потрясенная открытием, раздавленная новым грузом отчаяния, девушка продолжала танец разбитой куклы под звук оживших колокольчиков.
Глава 24
Полиция отпустила Бена Андерса в тот же день. С этой новостью мне позвонил Маккензи.
— Вот, подумал, что вам не терпится узнать, — сказал он. Голос его казался усталым и тусклым, словно инспектор не спал целую ночь. Скорее всего так оно и было.
Я сидел в офисе при амбулатории, сбежав из пустоты собственного дома. Даже не могу сказать, с каким чувством я встретил это известие. С радостью за Бена? Да. С другой стороны, к ней почему-то примешивалось разочарование. Я никогда не верил, что Бен — убийца, и все же где-то в глубине души присутствовал, наверное, и некий элемент сомнения. А может, до тех пор, пока полиция допрашивала хоть какого-нибудь подозреваемого, имелась крохотная надежда найти Дженни. Теперь же и эта соломинка исчезла.
— Что случилось? — спросил я.
— Да ничего не случилось. Просто мы установили, что он никак не мог оказаться в ее доме на момент похищения, вот и все.
— Раньше вы так не считали…
— Раньше мы не знали, — сухо ответил Маккензи. — Он поначалу отказывался говорить, где провел то время. А теперь, когда рассказал, все сходится.
— Я что-то не понимаю, — озадачился я. — Если у Бена имелось алиби, то почему же он сразу не признался?
— Это вы у него сами узнавайте. — Кажется, инспектор начинал раздражаться. — Если захочет, то скажет. Что же касается нас, то он чист.