Избранные произведения в одном томе
Шрифт:
— Если он виновен, то заслуживает всего, что ему предстоит пережить. А если нет, то полиция попусту тратит время на тупиковую версию.
— Это им решать, а не поселковому доктору.
Я сдерживался из последних сил.
— Прошу вас, пожалуйста.
— Сожалею, доктор Хантер, и тем не менее мне кажется, вы сами не понимаете, о чем просите. Это же вмешательство в полицейское расследование.
— Нет, речь идет о спасении человеческой жизни! — чуть ли не закричал я, а потом добавил уже спокойнее: — Прошу вас. И не ради меня. Несколько дней назад Дженни Хаммонд сидела в церкви,
Слова застряли в горле. Скарсдейл же молча наблюдал за мной. Тогда я просто покачал головой и повернулся, чтобы уйти.
— Почему вы думаете, что Карл Бреннер станет меня слушать?
Помедлив секунду, чтобы прийти в себя, я взглянул ему в лицо.
— Ведь с вашей подачи началось патрулирование. Он скорее обратит внимание на вас, а не на меня.
— Третья жертва… — медленно сказал он. — Вы ее знали?
Я только кивнул. Скарсдейл еще с минуту смотрел мне в лицо. В глазах священника читалось нечто совсем незнакомое. Потребовалось время, чтобы понять, что это такое: сострадание. А потом исчезло, уступив место его обычному высокомерию.
— Хорошо, — согласился он.
Мне еще не доводилось бывать у Бреннеров, хотя не заметить их дом — дело почти невозможное. Своего рода местная достопримечательность, он располагался в миле от поселка, на самом конце грунтовой дороги, изъеденной рытвинами летом, а все остальное время года залитой лужами и непролазной грязью. Раньше близлежащие поля были осушены и использовались как сельхозугодья, но к настоящему моменту они мало-помалу начинали возвращаться в первобытное, дикое состояние. В самом центре, в окружении мусора и всяческой рухляди, стоял дом. Высокое полуразвалившееся сооружение, не имевшее, кажется, ни единой прямой линии или угла. Год за годом к нему добавлялись пристройки, а точнее, ветхие сараи, лепившиеся к стенам будто пиявки. Кровля, залатанная кусками гофрированной жести, резко контрастировала с образчиком модернового стиля — гигантской спутниковой тарелкой.
Во время нашего короткого путешествия Скарсдейл не проронил ни слова. В тесной кабине еще сильнее ощущался какой-то затхлый, кисловатый запах его одежды. Покачиваясь на ухабах и выбоинах, «лендровер» продвигался к дому Бреннеров. Навстречу, заливаясь остервенелым лаем, выскочила собака, но подойти ближе не решилась. Мы вышли из машины, и я энергично постучал по входной двери, сбивая с нее ошметки старой краски. Почти тут же нам открыла изможденная женщина, в которой я признал мать Карла Бреннера.
Длинные космы седых волос, бледная кожа. Она выглядела до болезненности худой, словно из нее высосали саму жизнь. Да так, наверное, оно и есть, если принять во внимание характер детей, которых она ставила на ноги в одиночку. Несмотря на жару, женщина была одета в кофту ручной вязки поверх выцветшего платья. Пощипывая складки одежды, она молча нас разглядывала.
— Меня зовут доктор Хантер, — сказал я. Скарсдейла же представлять не требовалось. — Карл дома?
Казалось, она не услышала моего вопроса. Только я собрался повторить его вновь, как женщина сложила
— Он в постели.
Слова вылетели очень быстро, а тон, которым они были произнесены, свидетельствовал об агрессивности и вместе с тем нервозности.
— Нам надо с ним поговорить. Это очень важно.
— Ему не нравится, когда его будят.
Скарсдейл шагнул вперед.
— Это не займет много времени, миссис Бреннер. Однако действительно очень важно, чтобы мы поговорили.
Она неохотно отодвинулась, давая нам пройти.
— Обождите в кухне. Я схожу за ним.
Первым вошел Скарсдейл. Я последовал его примеру и очутился в грязной прихожей. Пахло старой мебелью и чем-то жареным. Запах пригоревшего масла стал сильнее, когда мы добрались до кухни. В одном углу показывал какое-то музыкальное шоу небольшой телевизор. За столом, перед пустыми тарелками, ссорились дети-подростки: мальчик и девочка. Рядом, положив на табурет забинтованную ногу и с недопитой чашкой чая в руке, сидел Скотт Бреннер, увлеченный телепередачей.
Завидев нас, все умолкли.
— Доброе утро, — сказал я Скотту, испытывая некоторую неловкость.
Из памяти совершенно вылетело, как зовут его младших брата и сестру. Впервые начали закрадываться сомнения в том, правильно ли я делаю, придя в чужой дом, чтобы обвинить человека во лжи. Впрочем, прав я или нет, без этого не обойтись, поэтому усилием воли я отбросил неуверенность и колебания.
Дом заполнила тишина. В центре комнаты стоял Скарсдейл, невозмутимый как статуя. Дети не отрываясь смотрели на нас, а Скотт упорно разглядывал собственные коленки.
— Ну как ваша рана? — спросил я, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— Ничего, — ответил он, посмотрев на ногу и пожав плечами. — Так, побаливает…
Просто поразительно, до какой степени у него грязные бинты.
— Слушайте, вам когда в последний раз делали перевязку?
Скотт покраснел.
— Не знаю.
— Ее вообще меняли или нет?
Он молчал.
— Рана опасная, и вам не следует быть таким легкомысленным.
— Да куда ж я пойду с такой ногой-то? — расстроенно ответил он.
— Мы могли бы прислать медсестру. Или пускай Карл отвезет вас в амбулаторию.
У Скотта окаменело лицо.
— Он слишком занят.
«Да-да, — подумал я, — еще как занят». Впрочем, у меня не было никаких оснований его обвинять. Вот, пожалуйста, еще одно напоминание о том, насколько я оторвался от своих врачебных обязанностей.
Из коридора послышались звуки, словно кто-то спускается по лестнице, а затем в кухню вошла миссис Бреннер.
— Мелисса, Шин, ну-ка идите погуляйте, — приказала она детям.
— Почему-у? — запротестовала девочка.
— Потому! Брысь отсюда, я сказала!
Ребятишки поднялись и, волоча ноги и огрызаясь, покинули кухню. Их мать подошла к раковине и открыла кран.
— Он спускается? — спросил я.
— Спустится. Когда захочет.
Похоже, добиться большего от нее не удастся. Она раздраженно принялась перемывать стопку тарелок, и в кухне какое-то время слышались только плеск воды да звон посуды. Я пытался уловить хоть какой-нибудь звук сверху, но так ничего и не услышал.