Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы
Шрифт:
Золотые руки Яруллы-бабая передались ему по наследству от отца и деда. К его способностям к кузнечному и плотницкому делу добавился ещё и горький жизненный опыт. В своё время ему довелось побывать в Европе, познакомиться с бывшей там, как теперь принято говорить, передовой технологией.
Как и мой родной дед Галиулла, Ярулла-бабай был призван на войну 1914 года и тоже попал в плен.
В отличие от деда Галиуллы, Ярулла не имел совершенно никаких склонностей к языкам. Татарский он знал, по-русски изъяснялся – ну и достаточно. Анекдотичность ситуации состояла в том, что старик Ярулла совершенно не представлял, среди какого народа он провёл два года своей жизни. Когда его спрашивали:
– В какой же стране ты был в плену, Ярулла-абзый?
– А
Те, кто пообразованнее, начинали перечислять европейские страны:
– В Германии, в Австрии, в Венгрии?
– А какие ещё там страны есть? – задавал он ответный вопрос.
– Ну их там много, Чехия, Болгария…
Кузнец на всё отрицательно качал головой.
– Может, во Франции?
– Может, там, может, Герман… – равнодушно соглашался кузнец.
– Ну-ка, расскажи, Ярулла-абзый, как всё было, – начинали мы упрашивать, и старик Ярулла, починив очередную железку, ополаскивал руки в большой кадке с водой, вытирал их полотенцем, и, опустившись на деревянный пенёк возле двери, начинал свою уже не раз слышанную нами повесть, в которой, однако, каждый раз появлялись новые детали.
– В плен мы сдались не сами. Нас янералы сдали. Обменяли на их пленных. Винтуфки, дакументы отобрали и целый день гнали пешком. На какой-то станции погрузили в вагоны. Рельсы там узкие, не шире размаха моих рук. Вагоны тоже маленькие. Ехали мы два дня, кормили вкусно: консервы, халва, печенье. На какой-то остановке в наш вагон зашёл человек в шляпе, с чёрными, как смоль, волосами, с рыжими усами. Осмотрел нас всех внимательно, будто из стада выбирал бычка пожирнее. Остановился возле меня. Я с испугу не знаю, встать ли мне или продолжать сидеть на месте. Мягкими белыми, как у женщины, руками он потрогал мой большой палец, потом ткнул меня в грудь, это означало, что меня выбрали. Кроме меня, он выбрал ещё одного русского парня, одного мордвина и повёз нас к себе в грузовой машине, мы – в кузове, он – в кабине.
– Что же ты не выпрыгнул? – спрашивал я его обычно, но мой вопрос повисал в воздухе, как не достойный внимания, и старик Ярулла продолжал:
– Оказалось, что нашего нового хозяина зовут Барон, и по имени и по отчеству. Мы помылись в ванной, получили чистое бельё, только мне ничего не подошло, всё мало. Был разгар лета. Утром нас покормили завтраком, и Барон на своей бричке повёз нас в поле косить сено. Травы у них такие же, как у нас, только цветы немного другие, адикалуном пахнут. Но лягушек видимо-невидимо, жирные, крупные, как куропатки, они то и дело попадали под косу, а Барон шёл следом, подбирал их и складывал в чёрную кожаную сумку. Оказывается, в тех краях очень любят лягушатину. Деликатус, говорят.
– Ты пробовал сам-то, Ярулла-абзый?
– Нет, на нас не тратили, только для дорогих гостей держали. Так-то вот. В первый же день их игрушечные косы некоторые поломались, некоторые затупились. Видно, давно не точили их. Барон стоит, не знает, что делать, только головой качает. Общение у нас с ним, как у глухонемых, руками. Я ему объясняю, молоток, мол, давай или что-нибудь тяжёлое. Оказалось, всё у него есть в бричке. За каких-нибудь час-два я всё починил. После этого Барон освободил меня от обязанности резать лягушек, перевёл в мастерскую, вроде нашей кузницы. Вот там, ребятки, я провёл почти два года, подбрасывал уголь, раздувал огонь, многие ремёсла освоил. Ну там порядок, я вам скажу. Там я к порядку и приучился. На родину после рывалюции вернулся, Ленин-бабай вернул.
– Ярулла-бабай, какая же всё-таки эта была страна, Германия или Франция?
– А где водятся лягушки с куропаток величиной? Разузнайте-ка. Вот там, значит, я и был.
Чужая душа – потёмки. Мы, конечно, не могли предполагать, что в душе человека, живущего исключительно в реальном мире, с головой ушедшего в повседневные заботы, могла быть тоска по тому времени, по той стране, может быть, он даже бредил ею во сне.
Жена Яруллы-бабай,
В доме Ярулла-бабай – хозяин. В деревне нет более чистого двора и аккуратного хозяйства: ни следов навоза, ни валяющихся деревяшек. Рабочие инструменты: топор, лопата, вилы – всё сложено с любовью, каждая вещь на своём месте. Если попросить у него какой-либо инструмент, отказа не будет, но будут поставлены два непременных условия: во-первых, не рубить гвозди его остро наточенным топором и, во-вторых, вернуть инструмент в точно назначенный день или даже час. В противном случае последует очень строгое, почти сердитое напоминание. Если и это не подействует, то нарушитель уговора будет впредь навсегда лишён возможности обращаться к кузнецу за помощью. Не может быть и речи о том, чтобы в его двор забрели соседские куры, утки или ещё какая-нибудь тварь: его хозяйство окружено высоченным забором, будто вырастающим прямо из земли, доски плотно подогнаны одна к другой, нет ни малейшей щёлочки, так что проникнуть можно только сверху.
В общении старик Ярулла был прямолинеен: что думал, то и говорил прямо в глаза, не соблюдая никаких условностей, но зато за глаза – никогда. В нём не было и тени лицемерия или двуличия.
По иронии судьбы такому аккуратному, пунктуальному, собранному человеку, почти идеальному мужу, досталась жена с совершенно противоположными качествами.
Чрезвычайно добрая и отзывчивая Мунира-апа чувствовала, понимала, какие мучения доставляла она своему дорогому супругу, но, как ни старалась, никогда не могла ему угодить. Если она месила тесто, то вся с ног до головы была в муке, если пекла блины, то всё вокруг, в том числе и она сама, было забрызгано маслом, если готовила чай, то обязательно роняла на пол и разбивала чашку. Постоянные внушения и воспитательные беседы мужа результатов не давали. Всё равно она забывала вовремя вынести мусорное ведро, в супе непременно обнаруживалась хотя бы одна нечищенная картошка, у протопленной печи забывала закрыть вьюшку…
Теперь всплывают в памяти некоторые разговоры взрослых и сетования Яруллы-бабай на недостатки жены, на её хладнокровие, похожее на равнодушие. Тогда мы многого не понимали. Возможно, он страдал от одиночества и именно поэтому всю свою страсть вкладывал в кузнечное дело.
Однако, наблюдая современные семьи и порой весьма странные взаимоотношения, я всё же прихожу к выводу, что Ярулла-бабай и Мунира-апа, дополняя друг друга, жили в любви и согласии. Природа-мать сама знает, кого с кем соединить: крутого с кротким, плюс с минусом, на берегу хиленького ручейка раздувает пылающий костёр.
Более наивного, простодушного и добрейшей души существа, чем Мунира-апа, нет, наверное, на свете. Такие люди украшают порой весьма жестокое наше общество.
У Яруллы-бабай есть одна любимая тема для обсуждения, это – проблема хозяина. Для него на земле существуют две великие личности: заграничный Барон и свой председатель колхоза. Правда, любитель лягушатины далеко, зато хозяин колхоза рядом, каждый день нужен. Он для него самый высокий критерий, конечная инстанция.
Правда, есть один человек, стоящий ещё выше, но он уж совсем далеко: это Сталин, один-единственный на всей планете. Старик Ярулла застал и пору хрущёвского самодурства, и даже несколько лет брежневского застоя, но никогда не читавший газет и не слушавший радио «терминатор», видимо, был не в курсе политических событий своего времени и, скорее всего, покинул этот мир, так и не узнав, кто такие Батыев, Табеев, Репеев, правившие его родным Татарстаном. Зато он хорошо знал и почитал собственную родню – этого вполне достаточно.